Великие пары. Истории любви-нелюбви в литературе - Дмитрий Львович Быков Страница 8

В общем, Тургенев выстроил свою жизнь идеально. Да, есть известное тургеневское письмо Фету: “Я только тогда блаженствую, когда женщина каблуком наступит мне на шею и вдавит мне лицо носом в грязь”, – но не будем забывать, что это письмо к поэту, еще одно создание чрезвычайно благородного и по-своему неотразимого имиджа. Тургенев действительно создал в литературе образ, о котором Чернышевский написал блистательную, лучшую свою критическую статью “Русский человек на rendez-vous”.

Надо, кстати, сразу развеять миф, что именно Полина Виардо стала прототипом большинства тургеневских героинь. Тургеневский тип, если на то пошло, – это Ася и Джемма из “Вешних вод”. Вот героини, которые более-менее точно списаны с Виардо, – и тогда нам становится понятно, что главное в личности Виардо вовсе не властность и все разговоры о том, что Тургенев подчинился властной женщине, – очередной миф. Тургенев любит совершенно иной женский тип. Это тип женщины, которую искусство преображает, женщины, которая чутка к искусству необыкновенно. И думается, свою роль в семье Виардо Тургенев метафорически описал в повести “Песнь торжествующей любви”, в этом признании Тургенева, как удалось ему волшебным своим искусством заронить в возлюбленной, доставшейся другому, трепет новой жизни.

В статье “Русский человек на rendez-vous” Чернышевский, прозорливый критик, высказал удивительно верную мысль: русскому человеку хотя и мучительна его трусость, неприятна его нерешительность, но в душе он наслаждается такой ситуацией. Потому что взять в жены Асю и на всю жизнь принять ответственность за это удивительное неуправляемое существо – на это мало кто готов. И уж наверное, для Тургенева была весьма комфортной ситуация, при которой он, влюбленный шумно и громко в Виардо, мог иметь довольно многочисленные романы в России. Дважды он собирался жениться, дважды бежал без предупреждения, и это классическое поведение русского человека на rendez-vous. История с Марией Гавриловной Савиной – лишняя демонстрация тургеневской стратегии: собрать весь мед с цветка, но не присвоить сам цветок.

Мария Гавриловна Савина, звезда русской сцены, блистала в роли Верочки в тургеневском “Месяце в деревне”. Тургенев пылко имитировал – или не имитировал – любовь к ней. Он провожал ее из Мценска до Орла, когда она ехала на гастроли в Одессу, а после писал: “Когда вчера вечером я вернулся из вагона, а Вы были у раскрытого окна – я стоял перед Вами молча – и произнес слово «отчаянная». Вы его применили к себе – а у меня в голове было совсем другое… Меня подмывала уж точно отчаянная мысль… схватить Вас и унести в вокзал… Но благоразумие, к сожалению, восторжествовало – а тут и звонок раздался – и «ciao!» – как говорят итальянцы. Но представьте себе, что было бы в журналах!!” Можно подумать, что и Мария Гавриловна готова была в тот момент обнять седую голову Тургенева и остаться с ним навсегда. Да ничего подобного. Ей лестно, что великий писатель, признанный во всем мире в то время более, чем Достоевский, и даже более, чем Толстой, надписывает ей портрет, стоит перед ней на коленях, выходит с ней на поклоны после пьесы. Но у нее есть муж, есть у нее любовник, на чьем содержании она находится последние пять лет, есть энное количество поклонников среди журналистов, пишущих о ее успехах, и, в общем, вся эта любовь ей нужна только для того, чтобы писать письма и получать письма, чтобы испытывать вдохновение перед ролью. Сам Тургенев много раз, в частности Софье Андреевне во время своего визита в Ясную Поляну в 1881 году, говорил: “…только тогда можно описывать любовь, когда самого трясет лихорадка любви”.

Насчет лихорадки любви признание верное: Тургеневу надо быть влюбленным, чтобы писать. Но внешне тем не менее соблюдается рыцарственный кодекс – постоянная верность одному человеку. Потому что людей сплачивают не физическое притяжение и не интеллектуальная близость – хотя письма Виардо написаны с большим вкусом и изяществом, во всяком случае те, что сохранились. Людей сближают общая болезнь, общая зараженность искусством, общая преданность ему. И поэтому Полину Виардо Тургенев, принадлежащий только своему искусству, любил больше всех.

И вот здесь самое время поговорить о третьем аспекте этой темы, а именно о том, как эта любовь отразилась в литературе.

Принято считать, что Толстой, Достоевский, впоследствии Чехов вытеснили Тургенева не то чтобы во второй ряд – фактура его прозы первостатейная, первоклассная, – но в тень, со сцены в ложу, условно говоря. На самом деле, я думаю, время Тургенева – впереди. Потому что Тургенев гораздо тоньше, и вещи, которые волнуют его, гораздо интереснее, они не так грубы, как те, что занимают Достоевского и Толстого. Для Тургенева многое очевидно, и потому он не мучается философскими проблемами, есть ли Бог, а если Бога нет, то все позволено, как Достоевский. У Тургенева просто гармоническое чувство Бога, ему незачем задавать себе этот вопрос, он находится в диалоге с Богом. Мировоззренческие, политические проблемы Толстого для Тургенева тоже решены: он классический гуманист, западник, просвещенец, и толстовские метания для него странны (тем более что сам Толстой приходит к той же антигосударственной проповеди).

Пожалуй, главная тургеневская тема отозвалась у другого орловского автора – у Бунина. Это невероятное сочетание любви и ненависти к жизни, постоянное ощущение ее жестокости и красоты. А на эмоциональном уровне это и страстное отвращение к той же жизни, к пошлости, к смерти, к ограниченности человеческих возможностей, и страстное восхищение всем этим, и нежелание ничего менять. Вот природа у Тургенева, в финале “Отцов и детей”, – это сила гармоническая и примиряющая, которая говорит о жизни бесконечной и которая умиротворяет смятенное человеческое сердце, которая внушает надежду на возможность высокой гармонии, великого счастья. Точно такую же мысль ему внушает любовь. Да, я влюблен в женщину, женщину грубую, женщину непонимающую, женщину эгоцентричную, но она дает мне те чувства, которыми я наслаждаюсь. Да, я живу в чужом гнезде и не желаю ничего менять, потому что это чужое гнездо возбуждает во мне высокую поэтическую тоску и позволяет жалеть себя, что тоже поэтическая эмоция. Да, я живу вне России, но тоска по России выливается в стройные гармонические формы. Иными словами, Тургенев – первый человек, кто научился любить свой дискомфорт. Потому что ситуация этого дискомфорта и есть для него самая комфортная. И в этом смысле он, безусловно, самый русский писатель.

Больше скажу: наиболее четко, наиболее полно Тургенев выразился в своем последнем жесте. За две недели до смерти, уже в опиумных грезах, он сказал Полине, что придумал рассказ и хотел бы записать, но