Ирина Рудычева - Федор Достоевский Страница 8

Молодой тщеславный писатель не только постоянно и где только можно говорил об успехе своего первого произведения, но даже и преувеличивал его. «Никогда, я думаю, слава моя не дойдет до такой апогеи, как теперь, – писал он брату Михаилу 1 февраля 1846 года. – Представь себе, что наши все и даже Белинский нашли, что я даже далеко ушел от Гоголя… Во мне находят новую оригинальную струю, состоящую в том, что я действую Анализом, а не Синтезом, т. е. иду в глубину и, разбирая по атомам, отыскиваю целое, Гоголь же берет прямо целое и оттого не так глубок, как я… У меня будущность преблистательная…» В том же году в еще одном письме брату Достоевский снова писал: «Всюду почтение неимоверное, любопытство насчет меня страшное. Я познакомился с бездною народа, самого порядочного. Князь Одоевский просит меня осчастливить своим посещением, а граф Соллогуб рвет на себе от отчаяния волосы. Панаев объявил ему, что есть талант, который их всех в грязь втопчет. Соллогуб обежал всех и, зашедши к Краевскому, вдруг спросил его: «Кто этот Достоевский? Где мне достать Достоевского?» Краевский, который никому в ус не дует и режет всех напропалую, отвечает ему, что «Достоевский не захочет вам сделать чести и осчастливить своим посещением…» Все меня принимают как чудо. Я не могу даже раскрыть рта, чтобы во всех углах не повторяли: Достоевский то-то хочет сделать. Белинский любит меня как нельзя более. Тургенев влюблен в меня…»

Но ажиотаж вокруг литературного дарования Достоевского продолжался недолго. Второй роман молодого писателя «Двойник», который вышел в том же году, что и «Бедные люди», встретил гораздо более прохладный прием. Произведение, сначала заинтересовавшее В. Белинского, в итоге его разочаровало. Отношения Достоевского с Белинским охладились, и на то были свои причины. Состояние высокого подъема, счастья и озарения нередко сочеталось в Достоевском с периодами, когда он становился, по свидетельству Белинского, «в общении с людьми трудным до невозможности, считающим, что весь мир завидует ему и преследует его». «С ним нельзя быть в нормальных отношениях», – говорил критик. Когда Белинскому передавали, что Достоевский считает себя уже гением, то он пожимал плечами и с грустью отвечал: «Что за несчастье, ведь несомненный у Достоевского талант, а если он, вместо того, чтобы разработать его, вообразит уже себя гением, то ведь не пойдет вперед. Ему непременно надо лечиться, все это происходит от страшного раздражения нервов. Должно быть, потрепала его, бедного, жизнь! Тяжелое настало время, надо иметь воловьи нервы, чтобы они выдержали все условия нынешней жизни».

В 1846 году Белинский осудил «манерность» и «вычурность» рассказа Достоевского «Господин Прохарчин», позже резко отозвался о его повести «Хозяйка». Молодого, болезненно самолюбивого писателя очень обижали нелестные отзывы о его произведениях, которые критик называл «нервической чепухой». Мимолетная дружба и теплые отношения между Достоевским и Белинским окончательно сменились разладом и даже некоторой враждой. К этому моменту писатель окончательно испортил отношения и прекратил общение и с Некрасовым, и с Тургеневым, которым не смог простить насмешек и уколов. Мнительный, впечатлительный и тщеславный Достоевский тяжело переживал сложившуюся ситуацию. Сам он объяснял свой разрыв с В. Белинским и его кружком исключительно различиями в убеждениях.

Примерно в это же непростое для писателя время к нему пришла первая мучительная влюбленность. У литератора И. Панаева он познакомился с его женой, Авдотьей Яковлевной, в которую влюбился со всем юношеским порывом. Темноволосая смуглянка с черными огромными глазами, Авдотья Панаева считалась одной из первых красавиц столицы. Через три месяца после знакомства с ней Достоевский писал брату: «Я влюблен не на шутку в Панаеву… Болен нервами и боюсь горячки или лихорадки нервической». Но 22-летняя красавица не обратила никакого внимания на худощавого нервного юношу, отдав предпочтение более настойчивому Н. Некрасову (впоследствии она стала его гражданской женой). В своих воспоминаниях А. Панаева напишет: «С первого взгляда на Достоевского видно было, что это страшно нервный и впечатлительный молодой человек. Он был худенький, маленький, белокурый, с болезненным цветом лица; небольшие серые глаза его как-то тревожно переходили с предмета на предмет, а бледные губы нервно передергивались». Первая болезненная влюбленность закончилась для молодого писателя неудачно и в некоторой степени унизительно. Неудивительно, что 7 октября 1846 года Достоевский напишет брату: «Петербург – ад для меня. Так тяжело, так тяжело жить здесь!» Примерно в это время, согласно свидетельству доктора С. Д. Яновского, у Федора Достоевского появились первые симптомы эпилепсии.

Но, какой бы мрачной ни казалась Достоевскому окружающая его действительность, в его судьбе случилось то, к чему он так стремился, – его узнали и признали как писателя. Один тот факт, что ему в те годы удавалось публиковать свою художественную прозу, ясно свидетельствует, что он завоевал определенное место в русской литературе. Что бы ни думали его литературные собратья о нем самом и о его творчестве, они все же печатали его в ведущих журналах той поры и писали рецензии на его произведения. И как бы горько ни сетовал Достоевский на большие долги и на то, что писать быстро значит писать в ущерб качеству, денежные авансы давали ему возможность – едва ли не единственному в то время – жить литературным трудом. Однако определение, которое Достоевский применял по отношению к себе в то время – «поденщик», – мало соответствовало его честолюбивым мечтам. За малую плату ему приходилось работать для журнала «Отечественные записки», браться за заказы, имеющие только отдаленное отношение к литературе, например, редактировать статьи для «Справочного энциклопедического словаря». «Беда работать поденщиком! – пишет он брату. – Погубишь все, и талант, и юность, и надежды, омерзеет работа и сделаешься наконец пачкуном, а не писателем» или: «Ты не поверишь. Вот уже третий год моего литературного поприща, и я как в чаду. Не вижу жизни, некогда опомниться; наука уходит за невременьем. Хочется остановиться. Сделали они мне известность сомнительную, и я не знаю, до которых пор пойдет этот ад… Тут бедность, срочная работа, – кабы покой!..» Безденежье и литературные неудачи постоянно навевали молодому автору тяжелые мысли. «Про себя скажу, что я решительно не знаю, что еще со мной будет. Денег у меня нет ни копейки… Я пишу и не вижу конца работе… Скука, грусть, апатия…» – снова жаловался Достоевский брату Михаилу.

Ранний горестный опыт внезапного успеха и быстрого развенчания навсегда останется в памяти писателя. Позднее он скажет об этом в «Неточке Незвановой» словами своего литературного героя, выдающегося скрипача: «Таланту нужно сочувствие, ему нужно, чтоб его понимали; а ты увидишь, какие лица обступят тебя, когда ты хоть немного достигнешь цели. Они будут ставить ни во что и с презрением смотреть на то, что в тебе выработалось тяжким трудом, лишениями, голодом, бессонными ночами… Ты будешь один, а их много; они тебя истерзают булавками».