Варлен Стронгин - Савелий Крамаров. Cын врага народа Страница 8

— Но согласился ли подсудимый, чтобы его защищал именно я?

— Его никто не будет спрашивать. Защитников назначают, — таинственно вымолвил председатель, чтобы коллега не противился предложению и не поинтересовался, кто назначит его защищать одного из бывших соратников Ленина.

Виктор Савельевич смутился, но желание вернуться на адвокатский олимп перевесило сомнения.

— Ладно. Я согласен, — вдруг покраснев, неожиданно даже для себя, сказал Виктор Савельевич.

И вышел он из кабинета председателя со смятенной душой, не замечая ничего и никого вокруг, и резкий гудок едва не наехавшей на него машины вернул ему более осмысленное сознание. Он направился в библиотеку и взял подшивку «Правды» за последние два месяца. Отчеты о судах над изменниками родины крупным шрифтом располагались на первой странице газеты.

В протоколе Каменев признавал свои чудовищные действия, в которые трудно было поверить искушенному в судебном производстве человеку. Виктор Савельевич читал признание Каменева, и мысль о самооговоре внедрялась в его сознание, но он внимательно знакомился с отчетами от начала до конца.

«Дважды мою жизнь пощадили, — говорил на суде Каменев, — но есть предел всему. Есть предел великодушию пролетариата, и мы его достигли. Мы сейчас сидим здесь бок о бок с агентами секретной разведки иностранных держав. Наше оружие было тем же. Мы служили фашизму, мы организовали контрреволюцию против социализма. Такова была дорога, нами избранная, и такова пропасть презренного предательства, в которую мы упали».

Ему вторил Зиновьев, третий по значению, после Ленина и Троцкого, вождь революции: «Я виновен в том, что вслед за Троцким был создателем троцкистско-зиновьевского блока, который поставил своей целью убить Сталина, Ворошилова и других вождей… Я признаю себя виновным в том, что был главным организатором в убийстве Кирова. Мой извращенный большевизм превратился в антибольшевизм и через троцкизм пришел к фашизму».

Виктор Савельевич в этих словах уловил момент правды, в словах «извращенный большевизм». Значит, когда-то Зиновьев был настоящим большевиком. А его подзащитный, герой Гражданской войны, тоже, видимо, скажет, что перешел в лагерь троцкизма, но его заслуги в революции неоспоримы. О них можно будет сказать на суде и потребовать смягчения приговора, по крайней мере спасти подзащитному жизнь. Но вспыхнувшая надежда на то, что он сможет выступить на суде, как подобает истинному адвокату, погасла, когда он прочитал слова генерального прокурора Вышинского — кстати, многим известного как меньшевика, примкнувшего к большевикам после Гражданской войны. Вышинский неистово требовал: «Взбесившихся собак я требую расстрелять, всех до одного! Коварного врага щадить нельзя! Весь народ трепещет и негодует! Я присоединяю свой возмущенный голос к гулу миллионов!»

Соседка по коммунальной квартире открыла дверь. Виктор Савельевич прошел по коридору к своей комнатке. Жена кормила Саву и не заметила, что муж расстроен, но он не мог не поделиться с нею своими сомнениями по поводу предложенного ему дела.

— Откажись! — не задумываясь, сказала она, — Не ввязывайся в эти страшные события, Я видела портрет Вышинского. Если снять с него очки, то откроются его совершенно бездушные злые глазки. Я их разглядела. Зачем тебе связываться с этим опаснейшим человеком?

— Поздно, Бася. Я дал согласие. От меня это требовали. Сейчас отказаться от навязанного мне дела не менее опасно, чем вести его. Я могу выступить в суде, как поступали другие адвокаты. Во всем согласиться с прокурором и только в конце своей речи осторожно обратиться с просьбой смягчить наказание подсудимому, если это возможно, если это позволит народ.

— Откажись! — со слезами на глазах, прижимая к себе ребенка, умоляюще произнесла жена.

— Уже нельзя, Басенька. Я буду осторожен, — обещал Виктор Савельевич.

Но когда начался суд и казалось, что кем-то загипнотизированный подсудимый машинально повторяет обвинения прокурора, Виктор Савельевич почувствовал, что в его душе нарастает протест, с которым он не может справиться, и он в своей речи все-таки упомянул о заслугах подсудимого в разгроме Белой гвардии. Глаза Вышинского сверкнули дьявольским блеском, раздался рокот в зале. Подсудимого приговорили к смертной казни. Под аплодисменты зала. Никто не подошел к Виктору Савельевичу, когда он покидал суд. Даже друзья, коллеги-адвокаты. Ему даже показалось, что они сторонятся его, как прокаженного. Они тогда еще не знали, что будут осуждены за создание в коллегии эсеро-меньшевистской группы, пытающейся в судах дискредитировать советские законы и политику партии.

Вокруг детской коляски

Странная ситуация возникла в домике на Второй Мещанской, в квартире, где жила семья Крамаровых. В то время, когда народ требовал казни врагов народа, у соседей по квартире не проявилась ненависть к арестованному Виктору Савельевичу. Они понимали, что он арестован по политическим мотивам, но и даже не представляли, когда он успевал заниматься враждебной деятельностью. Жена его не работала, сидела с маленьким ребенком, а он утром спешил в юридическую консультацию и на заседания суда, забегая домой пообедать, а иногда и не успевал поесть, когда затягивался процесс, в котором он участвовал, вечером принимал в консультации клиентов и, вернувшись усталый домой, садился за письменный стол, набрасывая тезисы защиты клиента на ближайшее судебное заседание. И вся жизнь семьи Крамаровых проходила на глазах соседей, обыкновенная жизнь людей с весьма средним достатком. Соседи знали в лицо родственников Баси, даже брата отца и его жену, раз в два-три года приезжавших в Москву из Львова. Соседи приглашались понятыми при обыске в комнату Крамаровых, где еле уместились чекисты, и чтобы открыть шкаф или залезть под кровать, им приходилось тесниться и уступать место друг другу.

— Есть! — вдруг закричал один из них, доставая с полки тисненный золотом дореволюционного издания том с речами известного адвоката Плевако.

Начальник взял книгу в руки, перелистал ее и, наморщив лоб, отложил в сторону.

— Не то.

— А где ваши записки? — обратился он к адвокату.

— Какие? — удивленно спросил Виктор Савельевич.

— Ну, эти, — замялся начальник, — эти, которые вы использовали, выступая в суде.

— Вам нужен мой архив, — догадался Виктор Савельевич и привстал со стула.

— Не вставайте! — грозно заметил ему начальник чекистов. — Мы сами достанем. Где он, ваш этот… архив?

— Под кроваткой ребенка, — грустно ответил Виктор Савельевич.