Внутри газовых камер. Подлинный рассказ работника крематория Освенцима - Шломо Венеция Страница 8

Грузовики отвезли нас в большую тюрьму в Хайдари[10]. Нас было, наверное, около ста пятидесяти человек. В главном здании места не нашлось – нас разместили в душевой во дворе тюрьмы. Там не было ничего: ни кроватей, ни матрасов – только цемент на земле и душ над головой. В ужасной тесноте, один на другом, мы едва могли прилечь. Это было очень больно и трудно. Во дворе регулярно слышались выстрелы: казнили политических заключенных. Помещения были окружены колючей проволокой, и нас охраняли солдаты в незнакомой мне форме, но похожей на итальянскую. По глупости я обратился к одному из солдат, стоявших на страже, и сказал: «Я итальянец! Как вы думаете, смогу ли я сбежать?» Конечно, он тут же направил на меня винтовку, я отступил назад и сказал, подняв руки: «Забудьте, я ничего не говорил!» Это был итальянский фашист-доброволец, который сотрудничал с немцами. В каком-то смысле он спас мне жизнь, потому что, если бы сказал, что я могу сбежать, меня бы точно убили, ведь за каждым углом стояли немецкие солдаты: через каждые двадцать метров на вышках дежурил дозорный.

Вы действительно думали, что сможете сбежать?

Да, все время, потому что я знал, что произошло в Салониках. Если бы люди слушали нас с братом в синагоге, когда мы пытались объяснить, что немцы сделали в Салониках, что такое принудительный труд, гетто и депортации, возможно, мы смогли бы вырваться, а не ждать, пока станет слишком поздно. Мы могли бы, мы должны были попытаться сбежать. Кого-то, конечно, убили бы, но мы в любом случае шли на смерть. Люди надеялись, что, выполнив приказ, они будут спасены. Все было наоборот.

Кто был с вами?

Мой родной брат и двоюродные братья Дарио и Якоб Габбаи. Якоб успел жениться и был на двенадцать лет старше Дарио – тому, наверное, было двадцать один или двадцать два года. Помимо небольшого чемодана, я нес пять золотых монет, которые дала мне мама. Она также дала пять монет моему брату, но Морис сразу же потратил их. Эти десять монет мама взяла из драгоценностей, которые ей доверили братья и родители перед депортацией. Она всегда категорически отказывалась брать что-либо из того конверта, потому что была уверена, что ее братья вернутся и им понадобятся эти деньги, чтобы заново построить свою жизнь. Другие, возможно, воспользовались бы этими деньгами, чтобы сбежать, но моя мама была слишком честной и постоянно твердила нам: «Горе тому, кто тронет эти деньги!» Видя, что ситуация становится серьезной, она смирилась и взяла несколько золотых монет, чтобы отдать нам на случай, если наши жизни окажутся в опасности. Но я чуть не потерял эти деньги, которые так бережно хранил, в Хайдари…

На следующий день после нашего прибытия в тюрьму пришли немцы и с криками и побоями заставили нас выйти во двор и построиться по пять человек. Они засели в пустой комнате и заставляли нас этими группами заходить туда, раздеваться догола и показывать все, что у нас было и что они могли отобрать. Тех, кто не отдавал немедленно все ценные вещи, которые были при них, жестоко избивали.

Я уже знал, что в таких ситуациях лучше оказаться в числе последних, посмотреть, что происходит с другими. Вдруг, когда половина людей уже прошла, я услышал крики изнутри. Немцы избивали мальчика, у которого нашли золотую монету, спрятанную в ботинке.

Помимо пяти золотых монет, у меня были часы Doxa, которые я обменял на сигареты у одного немца. Под шильдиком была надпись: «Шимши». Это было имя еврея из Салоников, у которого немец отобрал часы. Для меня те часы были первыми, и я не хотел оставлять их в руках немца. Поэтому положил их на землю и разбил, чтобы хотя бы получить удовлетворение от того, что не отдал их им.

Что касается золотых монет, то я решил отдать одну брату, одну Дарио и одну Якобу, а две оставить себе. Я положил первую монету в рот и проглотил ее. Братья сделали то же самое. Только вот вторая монета у меня не прошла, и я чуть не подавился. У меня не было ни хлеба, ни воды, но я никак не мог умереть здесь, задохнувшись. Так что я постарался напустить как можно больше слюны, и в итоге монета прошла. Перед нами какие-то идиоты распустили слух, будто у немцев есть рентгеновский аппарат. Мой брат запаниковал. Я сказал себе, что все равно уже слишком поздно и мы ничего не можем сделать, чтобы немедленно вытащить монеты. Поэтому решил: будь что будет.

Когда очередь заходить внутрь дошла до нас, немцы уже почти не обыскивали. Вероятно, они собрали достаточно вещей и спешили покончить с процедурой. Когда мы вернулись в душевую, нашего маленького чемоданчика уже не было, но основные вещи удалось сохранить.

На следующий день каждый из нас отправился в туалет, чтобы «снести золотое яйцо», как я это назвал. Мой двоюродный брат Дарио пошел первым – ничего. Якоб – ничего. Мой родной брат сказал, что не хотел туда смотреть. На второй день Дарио «снес золотое яйцо», Якоб и я тоже. У моего брата – по-прежнему ничего. Через четыре дня он сказал, что наконец-то «снес золотое яйцо».

Как долго вы находились в тюрьме Хайдари?

Семь или восемь дней. Сначала я был в ярости от того, что меня поймали, а я так даже и не попытался сбежать. Потом со временем пришлось смириться. Мы с братом, двоюродными братьями и сестрами думали о том, что могли сделать, что должны были сделать.

Пленных было много из других частей Греции, из маленьких деревень, где проживало не более десятка евреев. Их забирали и отправляли в Афины, как позже и евреев с Корфу и Родоса. На самом деле, как только Салоники оказались опустошены, все арестованные евреи должны были проходить через Афины. Город стал местом транзита.

Вы помните, в какой день вас депортировали?

Это был конец марта или даже 1 апреля. Нас посадили в тюрьму в греческий праздник «День независимости», 25 марта, и мы просидели неделю. Я знаю, что поезд прибыл в Освенцим 11 апреля, и мне кажется, что путь занял одиннадцать дней, так что это должно было быть 1 апреля[11].

В тот день немцы вывели нас во двор. Он был полон людей. Нам сказали, чтобы мы искали своих родственников и держались вместе со своими близкими, чтобы по прибытии