Анатолий Краснопольский - Четыре тысячи историй Страница 8

- Так я проездом.

- Проездом? - Она изумленно вскинула красивые темные брови.

- Да. Я путешествую, - сказал он с напускной легкостью. - Нынче это модно.

Конечно, она не поверила. Она знала, что от них, от Ясниковых, он поедет к Кривоносу или еще к кому-нибудь из тех, которые не стали бы такими, какими опн есть сегодня, не попади со своей бедой к нему.

- Граждане пассажиры... - пронеслось над перроном.

Последние минуты встречи. Зинаида Владимировна вдруг всполошилась:

- Как же это я, господи? - Женщина протянула Василию Петровичу хрустальную вазу, на которой было выгравировано: "За спасение сына".

Он неловко сунул ее под мышку, сконфузился, смутился. А Зинаида Владимировна обняла его и крепкокрепко поцеловала. Максимов неловко повернулся, ваза упала и вдребезги разбилась.

- Это на счастье, - шутя сказал он.

- На счастье, - шептала она со слезами на глазах. - Я вам новую пришлю, Василий Петрович, - сказала она сбивчиво. - Обязательно.

...Дверь кабинета резко распахнулась. Полковник Костин повернулся и теперь наконец увидел своего друга.

Синяя блуза, такой же чепец. Максимов как Максимов.

Только взгляд сегодня у него какой-то непривычный: блуждающий, угнетенный. "Это от усталости", - подумал Костин и, чтобы приободрить друга, сказал:

- Поздравляю.

- С чем? - Максимов сел на диван, свесил вниз руки.

- С успешным завершением операции.

- Он, - Максимов указал рукой в сторону операционной, - он умер... на столе.

- Как?! - чуть было не вскрикнул замполит. - Коваленко заходил сюда, сказал: "Гарантирую".

- Сказать все можно, - Максимов медленно произносил слова, - а сделать мы не все еще умеем. - И добавил: - Поздно привезли. Поздно, понимаешь?

Они долго молчали. За окном кружили осенние листья, медленно опускаясь на землю.

Максимов облизал пересохшие губы, спросил:

- Опять что-то срочное?

- Нет, ничего срочного. Я занес тебе письмо. Вот.

- Прочитай, - попросил Максимов.

- Оно адресовано тебе.

- Ничего. Читай, читай, - устало говорил Максимов.

Деваться было некуда. Михаил Степанович вскрыл конверт.

- "Дорогой Василий Петрович! Прошло столько времени, а я никак не могу забыть вас. Вы воскресили моего сына, дали ему новую жизнь. Спасибо вам великое.

Тогда, когда я приезжала к вам в госпиталь к Валерию, и тогда, помните, на перроне у нас в Гусь-Хрустальном, я хотела вам сказать, что люблю вас. Хотела, но молчала, все думала, время неподходящее..."

- Зато теперь подходящее, - вставил Максимов.

Через распахнутую дверь кабинета было видно, как повезли каталку, покрытую белой простыней...

- "Я пишу вам сегодня, чтобы честно и открыто признаться..."

- Хватит, - Максимов закрыл ладонью письмо.

Он взглянул в окно и увидел жену. В накинутом пальто она бежала по аллее, ведущей сюда, в травматологическое отделение. Конечно, она уже знала, что случилась беда, и бежала к мужу.

Через несколько минут запыхавшаяся Людмила Ивановна стояла на пороге кабинета. Темноволосая, с красивыми карими глазами, вокруг которых лучиками разбежались первые морщинки. Высокая и оттого кажущаяся немного сутулой. В потрескавшихся импортных сапогах.

Может, только сегодня, в эти минуты Максимов все это увидел с особой отчетливостью. Пытаясь скрыть учащенное дыхание, глядя то на замполита, то на своего мужа, она тихо произнесла:

- Ну о чем вы тут беседуете?

- Да вот, - сказал Василии Петрович, - заговорили о любви. Ведь мы давно не говорили о любви.

Он неторопливо взял письмо из рук Костина и спрятал его в карман кителя, что висел на вешалке рядом с его белым халатом.