Вилем Балинт - Жизнь в родной земле Страница 8

Стоящие в очереди молча, но с сочувствием на глазах наблюдали эту сцену. Смысл сказанных слов окружающие поняли прекрасно, понял это и стоящий тут же милиционер. Каждому ясно было, что речь шла о царских пятаках, иными словами о беззаботной и сытной жизни в доброе старое время. Все молчали, в душе абсолютно с ним соглашаясь. Если я — иностранец, понял его, то не может быть никакого сомнения в том, чтобы его не поняли местные жители. Во всяком случае, сестра жены, как после я выяснил, сказанные неизвестным рабочим слова расшифровала абсолютно одинаково, как и я.

8. Выполнили и перевыполнили

— «Скажите, что явилось, по вашему, причиной голода в 32–34 годах? — задаю вопрос своему собеседнику при новой встрече.

— Прежде чем ответить на этот вопрос, позволяю себе ваш вопрос исправить, вернее — расширить. По моему от 1928 года в СССР до настоящего времени не было ни одного года, чтобы не было голода, чтобы население жило и чувствовало себя сытым. В эти годы вечное недоедание было постоянным спутником советского обывателя. От остальных лет зима 1933 и 1934 годов отличалась лишь тем, что вечное недоедание для многих и многих окончилось медленной голодной смертью. Главной и основной причиной хронического голода в СССР является вся система жизни человеческого общества на началах коммунизма.

Для каждого нормального человека есть аксиомой, что человек работает для себя с интересом, увлечением и радостью. И никакого интереса и старания не проявляет человек при работе, если наперед знает, что материальные результаты его труда загребет кто-то, даже если это «кто-то» есть государство. Но об этом не буду распространяться, ибо это так ясно для каждого более или менее нормального человека. Одни лишь дубоголовые коммунисты этого не могут понять.

Одной же из причин особенно катастрофического недоедания в 1933 и 1934 годах, окончившегося голодной смертью многих сотен тысяч советских граждан, является всеобщее коммунистическое головотяпство. Сейчас, например, там в моде стахановщина, в те годы особенно рьяно культивировался метод «ударничества». Стахановское движение и ударничество это — родные братья. Главное, чтобы фигурировали рекордные цифры в газетах, а что скрывается за этими цифрами (иногда миллионы человеческих жизней) это, по-моему, коммунистических головотяпов совсем не интересует. Культивировалось тогда ударничество и в сельском хозяйстве. А то, так сказать, на перегонки игрались колхоз с колхозом, край с краем. Кто раньше посеет, кто раньше уберет, кто больше соберет и т. д. Конечно, в высоких, статистических цифрах были заинтересованы прежде всего господа положения — коммунисты. Они стремились блеснуть высокими цифрами и тем самым сделать себе карьеру. Рядовому колхознику стараться о цифрах было незачем. Эти состязания для него были непонятны, для себя от этого не видел никаких выгод, а кроме того, колхозник, ввиду его рабского положения, вообще привык все делать как раз наоборот, нежели от него требует коммунистическое начальство. Чем большее коммунисты требовали от колхозников, тем обратно пропорционально меньше колхозник в действительности прилагал труда для обработки земли, к своим обязанностям относился совсем спустя рукава. В итоге земля была обработана небрежно, посевы были проведены с опозданием, урожай поэтому получился плохой. Коммунистические заправилы это не замечают. Им было важно, чтобы официально их край был ударническим и чтобы их рожи красовались на страницах газет. Достигнуть этого не представляло больших затруднений: составлялись липовые сводки об урожайности и посылались в центр и тем добивались цели. О последствиях эти головотяпы не думали.

Высокие же данные об урожае получались следующим образом: специальная комиссия для определений высоты урожая в крае выезжала в поле, выбирала самую лучшую зрелую пшеницу на корню, скашивала один квадратный метр этой пшеницы и тут же обмолачивала. Конечно, проба получалась высокая. На основании этой пробу определяли высоту урожая целого края. В центре, на основании этих данных, устанавливали другие головотяпы ставки обмолоченной пшеницы для сдачи государству. Конечно, ставки были тоже ударнические. В результате получался узаконенный, невиданный, сплошной грабеж как колхозов, так и единоличных хозяйств. От хлебороба иногда требовали сдать государству в три раза больше зерна, чем он собрал с поля.

Забрали у хлебороба, как говорится, под метелку — все, не оставили даже на пропитание, и люди, конечно, мерли, как мухи, ибо не осталось даже кошек и собак. Все было поедено. Безусловно местные представители власти прекрасно видели всю нелепость положения, но отступать от выполнения (иногда и «перевыполнения»!) предписанного свыше плана хлебозаготовок означало для них раскрыть собственное умышленное преступное злоупотребление, проявленное ими при определении высоты урожая.

И вот, как результат такой легкомысленной, безответственной и преступной деятельности в отношении населения со стороны местных коммунистических правительственных органов, сотни тысяч лучших тружеников земли погибли голодною смертью. Между прочим, в СССР дурость и блеф всех сводок и офиц. статистики явление обыденное. Там каждое государственное предприятие всегда «все выполняет и перевыполняет», и цифры всегда астрономические. А в действительности?!. — В то время, как на бумаге «перевыполнено», в действительности иногда… только собираются приступить к выполнению.

Такое коммунистическое безответственное бахвальство и преступный гонор почти всегда оставались без наказания, хотя последствия такого очковтирательства имели иногда катастрофические последствия. Но вот в 1933 и 1934 годах дело с урожаем имело ужасно катастрофические последствия. Каширина расстреляли совершенно справедливо. На его совести сотни тысяч преждевременно угасших человеческих жизней. А Кашириных там очень много, почти все коммунисты. Ведь всей жизнью там руководят исключительно коммунисты. Жалко советский народ. Хороший это народ. Обидно страшно, что им управляют вот такие негодяи. Нет! — Я лично на собственной, шкуре убедился, что из хама, действительно, никогда не будет пана…

— А приходилось вам видеть голодающих и умерших от голода, — прерываю жуткий и обстоятельный рассказ своего советского знакомого.

— И-и! Сколько еще!.. В Азове одно время столько было голодающих и умерших от голода, что просто ужас! Умерших не успевали хоронить. Большею частью это были колхозники из окрестных сел и станиц. Всю трагедию, свидетелем которой я тогда был, нет сил и способности вам передать. Бывало, проходил по улице, — под забором лежат до кости высохшие люди с протянутыми руками и, еле-еле слышным голосом, тянут: «Ой, родименький, дай хочь крыхточку хлебушка, хочь корочку, хлебушка дай дядинька, не ел я ничего уже целую неделю, не дай, родименький, умереть с голоду, Бог тебя вознаградит… ой, дай, Христа ради чего-нибудь, умираю совсем…»