Джузеппе Гарибальди - Джузеппе Гарибальди. Мемуары Страница 80

В этот опасный для меня момент мой дорогой друг Карпанетто по-братски ухаживал за мной.

В Панаме я сел на английский пароход, который должен был доставить меня в Лиму. Морской воздух был для меня чистым бальзамом, и я воспрянул духом.

Во время путешествия мы ходили мимо Гуякиль, откуда я безуспешно пытался рассмотреть вершину Чимбарасо, скрытого почти всегда за облаками. В Пайте мы сошли на берег и остановились там на один день. Я нашел гостеприимный приют в доме одной великодушной местной синьоры, много лет прикованной к постели параличом ног. Часть этого дня я провел у постели этой синьоры, лежа на диване. Хотя состояние моего здоровья улучшилось, я был все же вынужден лежать, не двигаясь. Донна Мануэлита де Саенс была самой любезной и прелестной синьорой, какую я когда-либо встречал. Она была дружна с Боливаром[240] и знала мельчайшие подробности из жизни великого освободителя Центральной Америки, который всю свою жизнь посвятил освобождению своей родины. Впрочем, его высокие достоинства не спасли его от яда завистников и иезуитов, омрачивших его последние дни. Повторение того, что случилось с Сократом, Христом, Колумбом! Мир всегда остается жертвой жалких ничтожеств, умеющих его обмануть!

После стольких треволнений, после восхитительного дня, проведенного в чудесном обществе этой интересной женщины-инвалида, я покинул ее крайне взволнованный, у обоих на глазах были слезы; мы предчувствовали, что это, несомненно, наша последняя встреча на этой земле.

Я снова сел на пароход и прибыл в Лиму, проплывая вдоль прекрасного побережья Тихого океана. Говоря о западном побережье Америки, от Панамы до Лимы, я сказал, что оно прекрасно, пожалуй следовало бы сказать — живописно: ибо это побережье, если не считать такие места, как Панама, Гуякиль, Пайти и Лима, представляет собой почти на всем протяжении пространства, похожие на засушливые пространства Африки, часто покрытые зеленой растительностью, напоминающие оазисы. И вот что удивительно — в этой стране, где редко выпадают дожди, пресная вода сочится поблизости от океана, достаточно вскопать землю на несколько ладоней, чтобы получить в избытке влагу. Анды, эти гигантские горы, расположенные вблизи побережья, являются хранилищем этой чистой воды — сокровища, быть может, еще более ценного, чем благородные металлы, которыми изобилуют недра этой страны.

Я рассчитывал найти на склонах этой великой горной цепи Америки более богатую растительность и менее печальные песчаные пустыни; я представлял себе эту сторону у подножия высочайших Кордильеров куда более красивой. Рожденный сам у подножия Альп, безуспешно искал я, глядя с моря, какую-нибудь очаровательную долину, чтобы сравнить ее с моей красавицей Ниццей. Это любопытное побережье все же весьма живописно, правда, не повсюду оно отличается красотой, но зато попадаются поистине изумительные места, как, например, Лима и «райская долина» Вальпарайзо[241].

В Лиме, где мы обнаружили пароход «Сан-Джорджо», богатая и благородная итальянская колония устроила мне чудесную и сердечную встречу, особенно семьи Шутто, Денегри и Малагрида. Синьор Пьетро Денегри назначил меня капитаном судна «Кармен» водоизмещением в 400 тонн, и я стал готовиться к отплытию в Китай.

Мой друг Карпанетто отправился из Лимы на «Сан-Джорджо» в Центральную Америку, чтобы принять на борт приготовленный там груз. Мне не суждено было увидеть более этого дорогого мне человека, который проявил ко мне столько привязанности, столько любезности; может быть, ему я обязан даже своей жизнью. Спустя несколько лет он скончался от холеры, так и не закончив начатую им с такой надеждой и с такой проницательностью экспедицию, принесшую ему много разочарований и смерть в стране, далекой от боготворимой им Италии.

В Лиме перед моим отъездом у меня произошла неприятность. В начале моего пребывания в Лиме я проживал в доме Малагрида, где выздоравливал после лихорадки; за мной ухаживали и проявили исключительную заботу хозяин дома и его милейшая супруга. В этот дом иногда заходил француз, ярый шовинист. Малообщительный человек по своей натуре, я, заметив, что этот француз горазд поболтать, избегал, насколько возможно, затевать с ним беседу. Однажды ему все же удалось затеять со мной, против моей воли, разговор о римской экспедиции бонапартистской армии. Я, естественно, считал неудобным касаться этой темы и пытался переменить разговор, но безуспешно. Мой собеседник не только упорно разглагольствовал на эту тему, но обрушился на итальянцев в несколько неприличных выражениях. Я отвечал ему в довольно резком тоне, держась, однако, в границах приличия и уважения к дому, в котором жил, и на этом инцидент кончился. Но спустя несколько дней, когда я находился на борту «Кармен» в Каллао, гавани Лимы, и занимался подготовкой к отплытию, мне попалась лимская газета, в которой этот шовинист меня оскорблял. Я не сказал никому ни слова, но в субботу вечером, закончив свою работу, отправился в Лиму, разыскал местонахождение этого субъекта — это был большой магазин. Я вошел туда, спросил его, узнает ли он меня и, услышав утвердительный ответ, нанес ему моей легкой тростью, с которой не расставался, четыре удара. Но так как в пылу возмущения я не интересовался, один ли он или тут есть еще кто-нибудь, то мне пришлось иметь дело с двумя противниками, более крепкими, чем я. Зашедший в магазин незнакомец, увидев, что я схватился с его приятелем, ударил в свою очередь меня по голове так сильно, что лицо мое залилось кровью, пытаясь в то же время всадить мне в спину кинжал. Оглушенный, я пошатнулся и чуть было не упал. Упади, я умер бы на месте. А мои противники были бы оправданы тем, что я напал на них в их собственном доме. К счастью, я не упал. Возбужденный кровью, обильно стекавшей по моему лицу, я пришел в бешенство, обезоружил более сильного противника; другой пустился стремглав внутрь дома, испугавшись, конечно, более моего приподнятого состояния, чем моей силы; следом за ним убежал и второй. Я остался победителем на поле боя, в большом магазине с товарами, которые мне не принадлежали, и я не преминул искать убежища в другом месте.

Считаю своим долгом упомянуть о любви ко мне, проявленной моими соотечественниками в связи с этим инцидентом. Полиция Лимы, встревоженная разъяренным французским консулом, хотела силой арестовать меня, но поведение итальянской колонии отбило у нее к этому охоту. Все итальянцы вели себя достойно, а их в Лиме были тысячи, все крепкие люди и готовые на все. Поднялись они все как один и убедительно просили комиссара полиции не подвергать меня аресту. Комиссар сильно шумел, однако, оказавшись в окружении толпы, хоть и спокойной, но готовой на все, он меня не арестовал. Вначале французский консул потребовал от перуанских властей удовлетворения, которое должно было выражаться в уплате мною штрафа и извинении. Посредничал в этих переговорах консул Сардинии Каневарро и он, конечно, был на моей стороне. В конце концов дело уладилось без уплаты штрафа и извинений.