Дмитрий Володихин - Патриарх Гермоген Страница 81

Платонов также дает патриарху роль духовного вождя земского движения: «На Гермогена и на его личную стойкость с надеждой начали смотреть все патриоты, считая, что в ту минуту именно патриарх должен был стать первым борцом за народное дело… Тем более, должен был почувствовать свое значение сам Гермоген. Сбывались его опасения; его подозрительность и недоверие к полякам и тушинским дьякам получили свое оправдание. На его плечи ложилось тяжкое бремя забот о пастве, потерявшей своих правителей. Сам он, несмотря на старость, готов был нести это бремя с обычным упорством, с той “грубостью” и “косностью”, которые поражали в нем его современников… Но в окружающей среде патриарх не находил никакой поддержки… по словам писателя-современника, патриарху не было помощников… Помощь патриарху могла идти только из-за московских стен, — оттуда, где еще было цело и могло действовать привычное земское устройство, не задавленное польскою властью. Служилые люди, державшиеся вокруг городских воевод, поставленных еще при Шуйском, да тяглый городской люд со своими выборными старостами — вот те общественные силы, на которые мог рассчитывать Гермоген, задумывая борьбу с “врагами”. Необходимо было сплотить эти силы, организовать их в видах борьбы за народную независимость и с помощью их решить не разрешенный боярством вопрос о восстановлении государственного порядка. Как увидим, Гермоген понял правильно эту задачу, но он не сразу получил возможность взяться за ее исполнение… Во второй половине 1610 года Гермоген, наконец, решился на то, чтобы открыто призвать паству к вооруженному восстанию на утеснителей. Он начал посылать по городам свои грамоты…»

В маленькой статье, специально посвященной Гермогену и троице-сергиевскому архимандриту Дионисию, Платонов выразился радикальнее: «Когда стало ясно, что Москва обманута Сигизмундом, Гермоген первый бестрепетно и с непреклонной силою или точного исполнения договора Москвы с представителем короля Жолкевским, или же его расторжения. Отчаявшись в первом, он пошел на второе со всею решимостью своего крепкого духа. Явная опасность для веры и для русской народности была осознана патриархом настолько, что он даже благословил свою паству “на кровь дерзнути”! Робости и колебаний Гермоген не знал, и в то время, когда бояре и владыки малодушествовали и страха ради молчали перед польской властью, он… сурово “разил” своим словом тайных изменников и явных врагов своей Церкви и родины»{332}.

Рядом с этими громкими именами, которые отлично известны не только специалистам, но и всякому сколько-нибудь серьезному любителю русской истории, имя полузабытого историка Церкви С.И. Кедрова звучит далеко не столь громко. Однако именно он посвятил Гермогену самое объемное биографическое исследование и охватил в своей работе наибольший круг источников. Кедров очень хорошо знал научную литературу, связанную с дискуссией вокруг писем патриарха, сам много полемизировал. Таким образом, мнение его должно иметь солидный вес. А этот светский биограф Гермогена пришел к однозначному выводу: «Мы… думаем, что первое ляпуновское ополчение было созвано по благословению патриарха, устными его речами и грамотами, что имя его, воля его сорганизовали это ополчение и направили на спасение родины. Без него и его воззваний невозможно было бы и самое ополчение. Как ни измалодушествовались русские в Смуту, но без освобождения патриархом от присяги Владиславу едва ли бы, скованные этою присягою, они пошли на поляков: Гермоген благословил ее нарушить»{333}.

Можно констатировать: позиция, в рамках которой Гермоген мыслится как первоустроитель и духовный наставник земского ополчения, имеет за собой весьма значительную историографическую традицию. А свидетельства источников, приведенные выше, придают ей большую устойчивость. Автор этих строк, как можно было убедиться, сознательно присоединяется к ней.

Но существует, как уже говорилось, и совершенно иная традиция, противоположная первой. Самое время дать слово тем, кто представляет ее в исторической науке.

Н.И. Костомаров еще в 1860-х годах разделял точку зрения Н.М. Карамзина, С.М. Соловьева и других сторонников первостепенной роли Гермогена в дни зарождения земской армии. Затем (1870-е) он перешел на несколько иную платформу. Да, он пишет о «подвиге» Гермогена, но в то же время резко сужает рамки этого подвига. Костомаров реконструирует события следующим образом: 6 декабря 1610 года, на следующий день после того, как бояре потребовали у патриарха подписать грамоту к послам под Смоленск, где говорилось, что надо во всем положиться на волю короля, а он отверг эту идею, Гермоген «приказал собираться народу в соборной церкви и слушать его слово. Поляки испугались и окружили церковь войском. Некоторые из русских успели, однако, заранее войти в церковь и слышали проповедь своего архипастыря. Гермоген уговаривал их стоять за православную веру и сообщать о своей решимости в города. После такой проповеди приставили к патриарху стражу». Далее Ляпунов, безо всякого послания от Гермогена, просто услышав о такой его проповеди, собрал грамоты патриотического содержания (но не Гермогеновы) и присовокупил к ним свои, призывавшие к действию. Они-то и стали зерном, из которого выросло земское освободительное движение, начало расти ополчение. Костомаров отдает патриарху только одну грамоту — в Нижний, о непризнании царем «Маринкина сына». Грамота эта «по его приказанию была рассылаема по разным городам и подготовляла русский народ к новому восстанию»{334}. Таким образом, Ляпунов «оттесняет» фигуру Гермогена от роли первой скрипки в «увертюре» к рождению земского воинства.

Несколько работ, где значение грамот святителя так же, как и у Костомарова, снижается, вышло в начале XX века.

Так, публицистическая книжка Е. Волковой снимает фокус внимания образованных читателей со значительных персон и переносит его на народную массу. Среди прочего Е. Волкова пишет: «Не патриарх Гермоген поднял русских людей против поляков… Это движение вызвали сами поляки, затронув интересы всех классов русского общества. Патриарх Гермоген только поддержал его силою своего слова, стойкостью своего поведения. И это движение, широкой волной разлившись по русской земле, захватило самого патриарха и приподняло его на недосягаемую высоту борца и мученика за народное дело»{335}. Е. Волкова толкует слова и призывы святители как исключительно религиозные, касающиеся существа веры, но не политики. Например, в тот день, когда Гермоген собрал москвичей в Успенском соборе и призвал не присягать Сигизмунду, он начал писать грамоты по городам с призывом стать за православную веру и не принимать иноверцев, но «как лицо духовное не мог открыто призывать к восстанию…» А потому говорил о «поругании христианской вере» и желании поляков «в латинство обратить православный народ». И только Прокофийй Ляпунов повернул слова Гермогена к делу вооруженного ополчения{336}. Но и он бы не смог этого сделать, если бы сам народ не устал от обмана и гнета со стороны иноземцев, не разгневался бы на них, не пришел в состояние готовности к борьбе.