Аркадий Мильчин - Человек книги. Записки главного редактора Страница 83

Может быть, в связи с этим стоит посоветоваться с умным и знающим человеком? Если бы такой человек был к тому же еще ленинградцем, это было бы лучше всего. Мы бы отправили ему рукопись на рецензию, а Вы бы могли с ним повидаться и многое обговорить. Кого бы Вы считали в этом смысле удачной кандидатурой? Не подошел ли бы Б.Я. Бухштаб? Понимаю, что, читая последние строки, Вы непременно подумаете: «Нужно ли было ждать для этого три месяца!» Согласен, не следовало. Вина тут моя. Почему-то я был уверен, что для Вашей рукописи понадобятся лишь незначительные поправки. Еще раз хочу подчеркнуть – рукопись хорошая, интересная, но ей не хватает цельности, и, пока есть возможность, лучше сделать ее более весомой и значительной.

Понимаю, что такое письмо читать нелегко, но лучше выслушивать такие замечания на этом этапе, чем позже. Да и ориентироваться полезнее на самые высокие образцы литературы, а Ваша работа значительно выше по своим качествам других работ в издательской литературе. Это последнее бесспорно.

Итак, жду Вашего ответа. Всего доброго!

Таким был мой первый отзыв на рукопись книги, которую я очень ждал. Ведь это была первая, в сущности, популярная книга об одной из издательских профессий.

Отзыв же, как я теперь понимаю, несмотря на искренний доброжелательный тон, был неосмотрительно жестковатый для такой нервной натуры, как Олег Вадимович. Да и путаный какой-то.

Жизнь и работа многому учат, особенно после того, как больно натыкаешься на острые углы.

Один урок я извлек из неосторожного письма-рецензии на рукопись «Дозорные печатного слова». Неосторожность была в том, что оценки формулировались очень резко, и автор не мог не почувствовать общего моего отрицательного настроя.

А урок заключался не в том, чтобы отказываться от своих оценок из стремления не обидеть автора. Просто та же оценка, смягченная по форме, была бы полезнее и эффективнее.

Вдобавок нельзя было посылать отзыв автору с пылу с жару. Нужно было дать ему немного отлежаться и непременно прочитать его глазами автора. Тогда много в нем было бы исправлено и написано иначе. Нельзя было не учитывать психологические особенности адресата.

Размышляя сейчас об этом своем отзыве, я прихожу к выводу, что многие замечания были, увы, продиктованы общей атмосферой советской жизни того времени, которая заставляла вглядываться в текст редактируемой книги, предвидя возможные нападки на нее, а это не могло не вредить анализу и оценке.

Мне нужно было заботиться не о том, чтобы уберечь себя и книгу от придирок критиков-рецензентов в печати, а о том, чтобы помочь автору наилучшим образом воплотить свой замысел.

Отзыв на рукопись «Дозорных» был моей первой серьезной редакторской ошибкой. И вызвал соответствующую реакцию автора:

Дорогой Аркадий Эммануилович!

Не возражаю против отсылки рукописи на рецензию Б.Я. Бухштабу.

Угадываю за этим желание оттянуть развязку.

Ваше письмо, не скрою, меня убило. Главное, что Вы (а может быть, не Вы?) не оставили мне никакого выхода.

Не надо было мне браться за перо.

Примерно через две недели Рисс еще раз откликнулся на мой бестолковый и, в сущности, беспомощный отзыв:

Дорогой Аркадий Эммануилович!

Я думаю, Вы сейчас настолько заняты, а я настолько выбит из колеи, что мы не достигнем полной ясности, необходимой для продолжения дела. К тому же Вы даете мне практически неограниченное время, чтобы подумать над Вашими письмами.

Если Вы приедете в Ленинград и нам удастся увидеться, то я, конечно, поясню, почему все это меня как обухом по голове ударило. Как-то неудобно и бестактно сталкивать Ваше мнение с мнением других лиц, компетентность которых могла бы быть приемлемой и для издательства.

Разумеется, я был готов ко всяким переделкам, во-первых, потому что сам чувствовал необходимость усилить некоторые места, а во-вторых, – нашел дополнительные материалы. Я согласился бы даже, если бы Вы предложили сократить рукопись в два-три раза, но сейчас я просто не знаю, что делать и кого слушать. Вы же сами пишете, что не можете быть моим советчиком. Поэтому я не знаю, что Вам ответить, и предоставляю все дело течению времени.

Извините, что отвечаю с опозданием, но чувствую себя настолько подавленным, что не сразу даже решился распечатать последнее письмо.

Это мое февральское письмо не сохранилось, как и следующее мое письмо к Риссу от 5 марта 1962 года, где я, видимо, пытался сгладить резкость своего отзыва и настроить автора на такую доработку рукописи, которую он сам сочтет необходимой. Но Олег Вадимович еще не был готов к этому. Вот что он написал 10 марта в ответ:

Мне всегда было приятно делиться с Вами своими мыслями, планами, соображениями, но сейчас я, право, не знаю, что ответить на Ваше письмо от 5 марта. После того как Вы известили меня, что книжка «не получилась», я стараюсь вытолкнуть из головы всякую мысль о ней и заняться чем-либо другим.

Да если бы я решился вернуться к ней, мне бы потребовались более определенные «ориентиры», чем отрывочные замечания в Ваших письмах. Если нужно выбросить «Рассказы из типографии», давайте выбросим – я сам хотел дополнить их и выделить в особый цикл, то есть попытаться показать «рождение книги» не вообще, как Немировский и Горбачевский, а через знакомых мне людей. Если нужно что-нибудь добавить, скажите – что?

Я понимаю, что Вы задавлены неожиданно свалившимися на Вас большими обязанностями, поэтому и не жду, что Вы будете моим наставником. Но в Ваших руках – рукопись и решение вопроса о ней. Думаю, что Вы найдете способ, как говорят работники райкомов, «закрыть дело». А именно такое впечатление у меня и сложилось в результате нашей переписки, поэтому я и не надеюсь на какие-нибудь обнадеживающие перспективы.

Мои последующие письма к Риссу о «Дозорных…» не сохранились, но, видимо, мне удалось его убедить продолжить работу над рукописью. Во всяком случае, 6 мая 1962 года он уже пишет мне о внесенных в книгу изменениях и по моей просьбе перебирает разные варианты подзаголовка для титульного листа, но ни один его не удовлетворяет, и уже в следующем письме, от 11 мая, он предлагает такой вариант:

С небольшим изменением («О точности издания и борьбе с ошибками») этот вариант и был напечатан в книге.

А уже 30 июня 1962 года Рисс сообщает:

Заканчиваю перепечатку рукописи и в ближайшие дни вышлю ее Вам. Может быть, она Вам сейчас и не нужна, но пусть лучше лежит в Вашем столе, чем в моем.