Алексей Симуков - Чертов мост, или Моя жизнь как пылинка Истории : (записки неунывающего) Страница 83

Когда мы наносили визиты нашим деревенским родственникам и друзьям, меня поразила красота наших льняных полотенец. Лен ведь культура ой-ой, какая капризная! И сколько с ним возни! Зато и служит людям он долго и верно. Но в тот приезд в деревню я уже видел, что традиция возделывания льна и его использования для домашних нужд доживала свои последние дни…

И еще раз подумаешь — ведь наш крестьянин очень мало нуждался в городе. Еда — своя, одежда — своя, обувь — тоже, белье, праздничные наряды, рабочая одежда, зимняя — великолепные дубленые полушубки, какие они у нас были! Приталенные, не мешающие движению, легкие, теплые. Недаром уже много лет по всему миру так держится мода на дубленки. И дальше. Орудия труда: соха, телега и прочее — все свое, от индустрии только самая малость: коса, лезвие топора, наконечник сохи, серп, нож! И главное, я застал эту пору!

Еще один день в Сигеевке. Он особенно был памятен моему сыну. Ездил на мажаре, то есть на телеге, в поле, правил лошадью, познакомился с ребятами и вообще наслаждался: еще бы, свобода! Вышел на улицу — и ходи. Никто не задавит, никому не мешаешь.

Но хорошего понемножку, пора в обратный путь. Решено было ехать через Навлю. Во-первых, чтобы завезти домой мою тетушку Анну Андреевну, а во-вторых, чтобы познакомиться с мужем ее дочери Али, моей двоюродной сестры, межрайонным прокурором. Прощание, слезы, напутствия — и мы в дороге.

Нагрузки на «Победу» прибавилось. Девятилетний сын у меня на коленях. Задние три места все заняты. Из Суража взяли направление на Почеп, а оттуда — на Пьяный Рог, где мы отдыхали летом 1939 года. Сколько с этим местечком было связано воспоминаний! К примеру, моя пятилетняя в то время дочь ставила «градусники» поросятам, подсовывая палочки им «под мышки», от чего те в восторге валились на спины и наслаждались щекоткой. И этим же летом 1939 года я, помню, читал газету по пути из Москвы с сообщением о подписании договора о дружбе между СССР и фашистской Германией и истерически хохотал про себя. Два родственных режима наконец протянули друг другу руки! Называется, перешли «Чертов мост». А вышли-то куда?!

В Навле мы застали все семейство в сборе: Алю, ее мужа и их детей — Олю и Володю, с которыми, когда они стали взрослыми, наша семья подружилась. Александр Васильевич, занимавший должность межрайонного прокурора и курировавший Навлинский, Брасовский и Севский районы Брянской области, произвел на меня большое впечатление. Если бы не туберкулез, который он «заработал» на фронте, он бы далеко пошел. Это был настоящий государственный ум.

Между прочим, он рассказал мне о вполне серьезной и готовой к исполнению операции, намеченной на 1953 год, — выселении всех евреев в Биробиджанскую область. Он умолчал только об истинном размере депортации. Это была бы уже какая по счету с древнейших времен депортация вечно за что-то преследуемой нации… Были составлены подробные списки всех, начиная с руководителей и кончая младенцами, — «в целях спасения от справедливого гнева русского народа»…

В связи с этим я вспомнил последовательность сталинского замысла. Сперва театральные критики, потом «дело врачей» и, наконец, тотальная высылка всех. В этом чудовищном плане для меня особенно ясно проявилась фашистская суть действий нашего Вождя и Учителя.

Александр Васильевич был в ужасе от готовившейся акции. Он, боевой офицер-фронтовик, сражавшийся бок о бок с евреем и русским, туркменом и казахом, татарином и грузином — да со всеми! — не мог представить себе этой человеконенавистнической политики, этого разделения людей на «чистых» и «нечистых».

Что такая политика была целенаправленной и достаточно изощренной, порой доходившей и до детского сознания, свидетельствует эпизод, который я наблюдал из окна своей квартиры году в 1951, когда мы жили еще на Арбате.

Большой мальчик, физически крепкий, наступал на худенького, черноволосого, повторяя: «Жид! Жид!» Тот не знал, куда деваться от своего преследователя. Третий же мальчик, по комплекции и внешности нечто среднее между первым и вторым, поминутно заскакивал между ними и, заглядывая в лицо сильного, заискивающе переспрашивал: «А я не жид? А я не жид?»

Картина, по-моему, достойная, чтобы сохранить ее в памяти для потомков как напоминание о дикости государственного и бытового национализма, которые всегда подпитывают друг друга[100].

После Навли мы заехали в Пьяный Рог навестить мать Александра Васильевича, строгую старуху Саськову, а затем взяли прямой курс на Москву.

Путешествие по родным местам стало ярким событием в жизни всех его участников. Мой сын еще долго рисовал лошадей, поросят, колодец-«журавль» и какие-то другие сценки из деревенской жизни. Я рад, что она запала ему в душу.

ГЛАВА V

Семинары. Моя Прибалтика

В тот же период я приобщился к новой форме вмешательства драматургов в жизнь. Если у тебя удача, сам ты овладел нашей нелегкой грамотой — помогай другим.

Вот под таким лозунгом у нас возникли семинары по драматургии. И первым семинаром в 1950 году стал семинар в Дубултах (в прошлом — Дуббельн), в Латвии, где собрались драматурги Прибалтики, Белоруссии, Карело-Финской республики и Молдавии.

Место, где проходил семинар, — курортное местечко Дубулты — самое узкое пространство между рекой Лиелупе и морем. Здесь был расположен ряд вилл, бывших владений латышской буржуазии с разными названиями: «Финский домик», «Шведский» и т. д. Вот эти виллы и составляли Дом творчества, где мы проводили свои занятия.

Возглавлял семинар с нашей стороны В. Ф. Пименов, бывший тогда главным редактором журнала «Театр». Были еще и ближайший помощник Пименова Е. Холодов, затем Е. Сурков, В. Фролов, И. Вишневская, А. Штейн, я и, как представители нашей многонациональной страны, украинец Н. Зарудный и армянин Г. Тер-Григорян. Как видно по перечисленным фамилиям, состав руководителей был довольно представительным. В моей группе, помню, из Латвии были известная поэтесса Элина Залите, писатель Юлий Ванаг, литовцы И. Грушас и А. Грицюс. Не помню, был ли у меня в группе белорус Макаенок.

Мне с непривычки было сложно выступать в роли наставника, рассматривая произведения зрелых писателей. Но никогда я не сталкивался, пусть даже со скрытым, недоброжелательством — все было построено на шутках, на жажде моих подопечных понять, что такое несут с собой эти люди из мало им понятной Москвы. Мы, поехавшие на этот семинар руководителями, понимали, что предстоит первая в жизни встреча со зрелыми художниками, со своей сложившейся эстетической системой. И вот мы, посланцы совершенно иной, как считали прибалтийцы, культуры, в совместных беседах должны были им «открыть» глаза на новый мир, к которому они через нас приобщались. Задача нелегкая для нас и чрезвычайно деликатная.