Вячеслав Лопатин - Суворов Страница 86

Связавшись с противниками светлейшего князя (великого гетмана) и доверившись нерешительному Платону Зубову, Суворов оказался в проигрыше. Его терзают сны: Наташа в кругу фрейлин, которыми командует преданная Потемкину баронесса Мальтиц; он боится, как бы его дочь не стала жертвой ухаживаний гетмана.

Из-под его пера выходят сатирические стихи. Он сравнивает Потемкина с трусливым Терзитом, противником Ахилла, героя Троянской войны. И этому новому Терзиту судьба готова подарить Царьград. Словно всемогущий Зевс, князь Потемкин держит в руках стрелы молний, снова велик и могуч: «Кто не припадет? Летит моя глава».

Нарастала тревога не только за дочь, но и за собственную судьбу Репнин получил Георгия 1-й степени, а Гудович — 2-й. «Не навлекут ли эти успехи мне упадок? — вопрошает он Хво-стова. — Вправду, не пошлете ли оду Князю Николаю Васильевичу Репнину? Тем пииты утверждают себя в патриотстве. Как думаете?» И тут же — новые вопросы: «Что за слухи? Будто под Мачином наши потеряли несколько сот больше — это неважно, — притом, что Визиря тут не было… Кто при дворе мне отзывается зложелательным? Надобно их имяна мне знать для ежевременных предосторожностей и чтоб не принять ель за сосну».

В его голове стремительно возникают и исчезают предположения о возможных политических комбинациях. После новых побед и заключения мира Потемкин станет генералиссимусом, Безбородко — канцлером, а приехавший в столицу Алексей Орлов — фельдмаршалом. «Вот и триумвират», — делает вывод Суворов. Противостоять им некому, даже если Репнин получит чин фельдмаршала, а Салтыков станет президентом Военной коллегии.

Особенно велика сила Потемкина: «Чин страшен… Перун его грозит, его рог изобилия привлекает… По победе над Визирем чем далее Князь Потемкин пойдет, тем опаснее… Я легкий временщик и для него прах. Разве быть в так называемой "Его армии" помощником Князя Николая Васильевича Репнина? Какое ж было бы мне полномочие? Вогнавши меня во вторую ролю, шаг один до последней… Здесь колебался Князь Потемкин, там Князь Николай Васильевич Репнин дал ему новые силы, так чтобы лутче вовсе не было Мачина».

Только душевным терзанием можно объяснить последние слова. Он, Суворов, выиграл четыре самых главных сражения и всё же оказался в тени, а лавры победителя достались Репнину, проведшему три года войны почти в полном бездействии, но подписавшему с визирем предварительные условия мира. И всё же трудно поверить, что это пишет Суворов, известный своим горячим патриотизмом. Лучше вовсе не было бы мачинской победы, принесшей долгожданный мир России? Разве не очевидно, что вовлеченный в придворные интриги полководец погрешил против своего жизненного кредо — служить Родине. Но он быстро взял себя в руки. На рескрипт императрицы он ответил искренним поздравлением: «Какой же прекрасный новый предел! Приобретением знаменитого пространства и вящим обезпечением прикосновенных. Слава, польза, благоденствие России паки верховно возросли под премудрейшей Державой Вашего Императорского Величества. Европа от северо-запада до юга поднятое оружие повергла пред освящен-нейшие стопы Великия Екатерины! И Азия трепещет».

Суворов уже раскаивается и признается Хвостову:

«И с какими ж гусями… сей К[нязь] Г[ригорий] Александрович] имеет дело. Всего больше я могу остаться между неба и земли. Я в счислении на юге и по обстоятельствам… легко исключусь. В норде служу, но чужая команда не постоянная. Вот мое перспективное благосостояние! Разсмеется К[нязь Пригорий] Александрович] Щотемкин].

Бежа гонениев, я пристань разорял.Оставя битый путь, по воздухам летаю.Гоняясь за мечтой, я верное теряю.Вертумн[23] поможет ли? Я тот, что проиграл».

Да, он проиграл, пойдя против «батюшки князя Григория Александровича». Какое-то затмение окутало его ум, и он «принял ель за сосну».

С удвоенной энергией Суворов занимается строительными работами на шведской границе. «Государева служба мне здесь несказанно тяжела, — пишет он Хвостову в середине августа, — но по святости усердия невероятно успешна: прибавление вящее практики по инженерству…»

«По тяжкой работе пишу. Против 20 ч[исла] буду в Вильманстранде и, ежели сюда (в Кюменьгород. — В. Л.) на краткое время не обращусь по Роченсальму, еду в Нейшлот… Поручением мне Финл[яндско]й дивизии поспешить. Я от нее могу откомандирован быть повсюду, но в ней мне будет пристань… И Г[раф] Б[рюс], Г[раф] И[ван] С[алтыков], К[нязь] Р[епнин] и кого хотите — мне препоны. Они лутче уступят достоинству родства и свойства, нежели достоинству моих испытанных качеств. Для России ж хоть трава не расти!» — читаем в письме Хвостову от 10 сентября.

Через десять дней — новые вопросы и терзания: «Для чего же я не Генерал-Адъютант, как то почиталось немудреным?.. Что ж я до сего выиграл, кроме времянностей, правда, к пользе доказал мои качествы, но неприязненного мне К[нязя] П[отемкина] зделал или вечным злодеем, или обратиться мне паки к нему в сателиты, последуя всем протчим до единого, и в обоих видах ждать гибели?» Мнительный и легкоранимый генерал страдал от неопределенности своего положения: «Между тем знаю, что Граф Безбородко мне сюда предграждал. Так ныне, по наказу Князя Потемкина: "Дивизиею погодить его обременять, он потребен на важнейшее". Он же Петру Ивановичу Турчанинову: "Ему давно Финляндская дивизия определена"… Но положение мое так странно, что мне почти хоть миновать Санкт-Петербург. Или вспятить могут».

Вместе с Екатериной у кормила власти стоял не капризный временщик, каким пытались представить Потемкина завистники и недруги, а мудрый, опытный политик. В зависимости от развития внешнеполитической ситуации он предполагал использовать полководческий талант Суворова на главнейшем направлении — на юге, где продолжалась война, либо на западе, в случае нападения европейских союзников султана.

Знаменитый государственный деятель и реформатор начала XIX века Михаил Михайлович Сперанский назвал Потемкина, Суворова и Безбородко тремя гениальными людьми екатерининского царствования. Нет сомнения в том, что «батюшка Григорий Александрович» сумел бы вывести из временного затмения своего «друга сердешного». Два гения снова нашли бы общий язык. Но судьба распорядилась иначе.

За несколько дней до приезда на юг Потемкина Репнин поторопился подписать предварительные условия мира, при этом сделал необъяснимые уступки Юсуф-паше. Стоило чуть повременить, и визирь стал бы податливее. 31 июля, в тот самый день, когда они скрепляли своими подписями прелиминарные условия мира, Ушаков атаковал турецкий флот при мысе Калиакрия и нанес ему тяжелое поражение. Корабли османов спешно вернулись в Константинополь, где вызвали панику своими сигналами о помощи. Султан Селим был готов подписать любые условия мира.