Майя Кучерская - Константин Павлович Страница 88

«Из младшего в семействе я сделался силою обстоятельств, так сказать, его ветераном, — писал Константин в письме Лагарпу 31 декабря 1828 года. — Я приближаюсь к пятидесятилетию, а это приводит к размышлению, особенно в наш век, столь обильный событиями всякого рода. Проведши 34 года на действительной службе, из коих имел счастие посвятить 25 лет на службу любимейшему, почтеннейшему и снисходительнейшему из государей, можно сказать себе, что исполнил свое поприще без стыда и что пора удалиться. Время иллюзий прошло, то время, где всё кажется прекрасным; пора очистить место другим. Утешения и воспоминания о прошедшем остаются, и говоришь себе, что если не делал лучше, то не делал и хуже других. Вы бы не узнали меня по этим философским строкам, любезный и почтенный наставник, но они внушены опытом. Не подумайте, впрочем, чтобы я начертал их в минуту дурного расположения духа; напротив, я не могу нахвалиться всем вниманием и предупредительностью моего семейства или остатков его и всей публики, но 50 лет жизни и 34 года деятельной службы чувствительны и тяготеют. Бывши в Петербурге, чтобы отдать последний долг бренным останкам матушки, я довольно серьезно занемог, так что доктор хмурился в продолжение 48 часов, но благодаря Богу, попечениям моего доктора и 38-летнего друга Линдстрема и благодаря всеобщему участию, выразившемуся во всех слоях общества, я поправился через неделю. Государь, государыня и мой добрый и милый Михаил оказали мне особенное участие, которого я ввек не забуду. Теперь я возвратился к жене и мирно ожидаю событий и что захотят из меня сделать. Я счастлив у себя и главным двигателем к тому моя жена. Я уверен, что, если бы вы ее знали, она бы заслужила ваше одобрение»{507}.

Здесь всё — и печаль утраты, и усталость от продолжительной службы и прожитых лет, очевидно особенно усилившаяся после свидания с нелюбимой столицей, и поставленный отдельно от государя и государыни «добрый и милый» великий князь Михаил Павлович, с которым у Константина были особенно теплые отношения, и значимое упоминание о сочувствии ему во время болезни «во всех слоях общества», наконец, процеженное сквозь зубы «что захотят из меня сделать» — хотя, очевидно, никто ничего делать из цесаревича не собирался. Наконец, единственное утешение и источник счастья — любимая супруга, княгиня Лович. Исчерпывающая картина настроений Константина Павловича, справедливая не только для 1828-го, но и для 1829-го, и для 1830 годов, когда наш герой постоянно казался недоволен, обижен, уязвлен и, по тонкому замечанию Карновича, «напустил на себя старость»{508}.

Императрица Мария Федоровна «унесла с собой согласие царской фамилии, что Константин Павлович повиновался государю только из уважения к ней, что он теперь совершенно отстанет от императорского дома»{509}.

КОРОНАЦИЯ В ВАРШАВЕ

В августе 1829 года, после вступления армии Дибича в Адрианополь, разговоры о Константине Павловиче в русском обществе вновь ожили — путь к Константинополю был открыт, самые смелые мечтатели опять готовы были возвести несостоявшегося российского императора на византийский престол. Они не учитывали того, что русская армия была истощена до предела, десятки тысяч больных страшно ослабляли ее силы, к тому же приближалась осень, время грязи по колено и разбитых дорог. Самое лучшее, что можно было теперь сделать, — немедленно подписать с турками мир. И 2 (14) сентября 1829 года в Адрианополе во дворце Эски-Сарай мир был заключен. Те, кто помнил еще екатерининские замыслы, ворчали; сквозь восхищение великодушием Николая, не взявшего Стамбул штурмом, у иных патриотов проглядывала досада. Константин Павлович патриотических восторгов, вызванных победами русской армии над турками, не разделял{510}.

Еще в июле 1826 года скончался наместник в Царстве Польском Иосиф Зайончек, в политическом смысле, как мы помним, фигура марионеточная. Константин предлагал императору несколько кандидатур на освободившееся место — безрезультатно. Это естественным образом привело к тому, что теперь цесаревич единолично управлял Царством Польским уже без оговорок.

Тем временем в Варшаве всё нетерпеливее поджидали государя. Согласно конституции, Николай должен был короноваться как король польский. Но прошло уже более двух лет его правления, а государь не ехал. Именно в это время польское общество от отчаяния повернулось даже лицом к цесаревичу — по крайней мере вполоборота. В Варшаве стали распространяться слухи о том, что новый русский император «не любит поляков и даже ненавидит», что короноваться он не желает из презрения к народу и к королевскому титулу, а единственный заступник поляков перед Николаем — цесаревич{511}. Многочисленные злоупотребления поклонника Бахуса и женской красоты графа Николая Николаевича Новосильцева, как и нескольких его приближенных, которые бессовестно обирали своих подчиненных, деятельность тайной полиции, отсутствие национальной журналистики и свободы слова — всё это раздражало поляков, страна двигалась к неминуемой катастрофе. Приезд императора мог снять всеобщее неудовольствие и хотя бы ненадолго убедить поляков в том, что ими вовсе не пренебрегают. Да и время для приезда русского императора наступило благоприятное — расправа над декабристами подернулась легкой дымкой забвения, судебный процесс над членами польских тайных обществ наконец завершился.

«Когда в 1826 году возник вопрос о коронации в Варшаве, то рассказывали, что будто бы император Николай заметил князю Ксаверию Францевичу Друцкому-Любецкому: “Понимаю, что, короновавшись уже императором русским, мне надо еще короноваться и королем польским, потому что этого требует ваша конституция, но не вижу, почему такая коронация должна быть непременно в Варшаве, а не в С.-Петербурге или Москве: в конституции сказано глухо, что этот обряд совершается в столице”.

— Так точно, — отвечал Любецкий в шутку, — и нет ничего легче, как исполнить вашу волю: стоит только объявить, что конституция, в которой это постановлено, распространяется и на русские ваши столицы»{512}.

Николай наконец собрался и, по настоянию Константина, согласился даже на то, чтобы благодарственный молебен по случаю коронации был устроен не во дворце, а в костеле.

5(17) мая 1829 года император торжественно въехал в Варшаву. Погода стояла ясная, немедленно поднялся праздничный звон, народ и войско встречали русского царя с шумными приветствиями, дамы махали платками. К каждому окну приклеились лица, многие забрались на крыши. Особенно умилял всех приехавший вместе с государем одиннадцатилетний Александр Николаевич. Александра Федоровна и Михаил Павлович также прибыли в Варшаву.