Эмир Кустурица - Эмир Кустурица. Где мое место в этой истории? Автобиография Страница 9

– Приглашать людей к себе и оказывать им гостеприимство – это для моей сестры психологическая подпитка, – говорил мой отец, провожая нас с матерью на вокзал, откуда мы отправлялись в Польшу, где новый муж тети Бибы, Любомир Райнвайн, работал корреспондентом официального югославского информационного агентства ТАНЮГ в Варшаве.

Дядя Любомир, семья которого была родом из Австрии, хвастался, что его дед заведовал протокольным отделом в Цетине, при дворе черногорского короля Николы.

– Это чистый вымысел, он был поваром при королевском дворе! Бог мой, как же Любомир любит все приукрашивать! – говорила тетя Биба, чтобы у нас сложилось верное представление о предках Райнвайна.

Мы поселились в их квартире в Варшаве. Моя тетя радостно щебетала, а Райнвайн, независимо от того, смотрели на него или нет, старался выглядеть изысканно. Аромат его одеколона навсегда отпечатался в моей обонятельной памяти. Он хохотал во все горло, и смех у него был заразительным. Если во время обеда у него возникала отрыжка, которой он на манер древних римлян отдавал должное вкусной стряпне своей жены, даже в этом случае я ощущал лишь запах одеколона. Со своими аккуратно постриженными усиками, безупречной прической, походкой он сам был похож на заведующего протокольным отделом при королевском дворе.

Единственной вещью, которая вызывала во мне большее восхищение, чем личность моего дяди, был аппарат под названием «телетайп». Эта волшебная машина могла отправлять письма из Варшавы в Белград. В целях безопасности мой дядя никогда не разрешал мне присутствовать при отправке своих текстов во время работы аппарата.

Однажды я сидел, словно собачонка, под дверью рабочего кабинета Райнвайна и ждал, когда он закончит отправлять свои сообщения в Белград, поскольку дядя пообещал отвезти меня в большой магазин игрушек. Отправка текста заняла много времени, и я уснул прямо на полу, устав смотреть на полоску света, пробивающуюся из-под двери. В итоге дяде пришлось поехать на непредвиденный теннисный матч с послом Франции в Варшаве, и в магазин игрушек меня повезла тетя Биба.

Когда я увидел тысячи кукол, маленьких поездов и самолетов, выставленных на прилавках четырех этажей самого крупного магазина игрушек в Варшаве, я чуть не лишился чувств.

– Ну что, малыш, выбрал, что тебе купить? – спросила меня тетя.

А я с разинутым ртом озирался по сторонам. И, забыв о наставлениях матери и своих твердых намерениях быть скромным, воскликнул:

– Всё, тетушка! Я хочу, чтобы ты купила мне всё!

СМЕРТЬ – ЭТО НЕПРОВЕРЕННЫЙ СЛУХ

В 1963 году я сделал свои первые шаги в мире кино, разгрузив полтонны угля в подвал одной из югославских фильмотек.

Для обогрева храма кинематографического искусства было приготовлено две с половиной тонны угля. Паша, Ньего, Труман и я вместе выполнили эту работу. Несмотря на то что Паша был самым сильным, он работал меньше всех, что не помешало ему забрать самую большую долю нашего общего заработка. Удивившись, я спросил своего отца, как такое возможно.

– Закон природы, сынок, – объяснил он. – Крупная рыба поедает мелкую рыбешку. Это называют дарвинизмом.

Получив деньги, Паша, Труман и Ньего отправились играть в покер, а я остался в фильмотеке, чтобы посмотреть фильм Жана Виго «Аталанта». Поскольку я сидел на самом краю первого ряда, домой я вернулся с сильнейшей болью в шее.

– Что с тобой? – забеспокоилась мать.

А я думал о Мишеле Симоне, который на корабле показывал главной героине фото обнаженной женщины со словами:

– Это я в детстве!

В том же году мой отец купил в кредит телевизор «Philips». Это приобретение стало настоящим прорывом в общественной жизни обитателей дома номер 16 Д по улице Ябушицы Авдо. Тем же вечером в новостях мы увидели кадры убийства Джона Фицджералда Кеннеди.

– Ужас! Такой красивый мужчина! – воскликнула моя мать.

Реакция отца была более сдержанной:

– Все они друг друга стоят. Нет ни одного американского президента, который не развязал бы войну.

– Он-то как раз и не развязал! – возразила мать, встав на защиту Кеннеди.

– Потому что не успел. Говорю тебе, женщина, они все одинаковые.

Соседи, собравшиеся у нас, молча пялились в экран. Сложно было понять, что их больше впечатлило: новость о покушении или то, что они впервые смотрели телевизор.

– Господи, Мурат, есть в тебе хоть что-нибудь, не связанное с политикой? – взорвалась моя мать.

– Во мне – есть, а вот в них – нет!

Отец не любил телевидение.

– Конечно, хорошо вовремя узнавать новости, но каждый вечер впускать к себе непрошеных гостей – это уже слишком…

Разумеется, он имел в виду дикторов и прочих журналистов, которых называл башковитыми. Мне казалось странным, что мой отец злится на гостей, поскольку он всегда любил компанию. Впоследствии я понял, что телепередачи стали для него удобным предлогом, чтобы вспылить, вырваться из дому и закончить вечер где-нибудь в кафе.

Квартал Горица расположен на холме, возвышающемся над Сараевом. Здесь живут в основном цыгане, которых в городе называют индейцами или черными. С высоты горы Требевич кажется, что Горица лежит на земле. С улицы Тито ее не видно вообще. Если смотреть с Центрального вокзала, создается ощущение, что она парит в воздухе. На этот вокзал мы с Ньего и Пашей ходили курить. Мы дожидались момента, когда поезд трогался с места, и стопкой газет шлепали по голове печальных пассажиров, которые высовывались из окон для последнего прощания со своими родственниками и друзьями. Раздавался забавный звук, и их настроение тут же менялось. Родственники и друзья не могли нас поймать, потому что мы были быстрыми как молния. Пока поезд набирал ход, мы с ближайшего холма со смехом показывали им поднятый вверх средний палец руки. Еще смешнее было рассказывать все это остальным приятелям возле старой бакалеи.

Что касается меня, в Горице я не нуждался ни в чем. Лишь в первый год я сожалел, что там не было игровой площадки рядом с мостом Гаврило Принципа. Мне нравилось находиться на том самом месте, откуда Гаврило выстрелил в австрийского эрцгерцога, – как раз за комнатушкой на улице Войводы Степы, где я родился. Позже я отдалился от Гаврило Принципа, чтобы взобраться на вершину Горицы, которую называют Черной горой. Оттуда город виден как на ладони. От места, где стрелял Гаврило – которое взрослые прозвали «могилой старика», – до ограды военного госпиталя я насчитал три тысячи тридцать шагов. С другой стороны, от вилл генералов до улицы Дюро Дьяковича, где ездили автобусы и роскошные автомобили, шагов было пять тысяч пятьсот шестьдесят.

Я всегда останавливался на последней ступеньке улицы Клюцка, поскольку осознавал, что нахожусь на границе, где заканчиваются пригороды и начинается город. Я был похож на каменную статую, нависавшую над вкладчиками с фасада Народного банка. Я с опаской смотрел на город, не осмеливаясь перейти на другую сторону. И вовсе не потому, что боялся нарушить наказ моей матери: «Ты не должен туда ходить, это опасно для жизни. Ты попадешь под машину».

Я не испытывал страха перед смертью, поскольку не знал, что происходит, когда люди умирают. Но какая-то сила удерживала меня по эту сторону границы. Если кто-то из города приходил к нам в гости и называл меня цыганом, я не считал это оскорблением. Все в центре города боялись цыган. Большинство живущих в центре не понимали, почему жители Горицы болеют за футбольный клуб «Сараево». Так называемые индейцы, по логике вещей, должны были поддерживать футбольный клуб «Железникар», расположенный в их квартале.

Квартал Горица плавно спускался к городу со своими домами, которые выглядели так, словно их разбросали сверху с самолета. С Черной горы взгляд скользил по крышам, тянущимся в сторону города. Там жили бедные люди и горожане, по-прежнему считающие себя крестьянами. Лишь в одной части квартала – где как раз располагался наш дом – жили офицеры JNA[19] и служащие.

С наступлением темноты, когда я торопился домой, из-за изгороди доносилась громкая музыка и совершенно непонятные фразы:

– Мама, достань мне сигареты из холодильника!

Или:

– Брось мне зажигалку из водонагревателя!

Так жители Горицы пытались через забор донести до сведения своих соседей, что уровень их жизни улучшился, несмотря на нищенскую зарплату. Они работали сверхурочно или возделывали клочок земли за пределами города, который все называли «ранчо». На эти деньги они питались, а на зарплату, когда им удавалось накопить нужную сумму, покупали холодильники и водонагреватели.

С точностью швейцарских часов каждый вечер мимо старой бакалеи Горицы нетвердой походкой проходил тот, кого Паша называл «рабом любви», – Алия-тряпка. Он был известен в квартале тем, что стирал нижнее белье своей жены Самки и любил пятидесятиградусную ракию[20].