Дарья Донцова - Записки безумной оптимистки. Три года спустя Страница 9

Мама при виде подарков пришла в ужас, но хитрая дочь моментально заявила:

– Это все для дальнейшего углубленного изучения немецкого!

И что было возразить несчастной маме, коли ребенок решил освоить «басурманский» язык в совершенстве? Книги заняли в моей комнате целую стену. И я принялась за чтение.

Первые десять детективов дались мне с трудом. Со словарем в руках я продиралась сквозь дебри фраз, страшно злясь на то, что не могу проглотить книгу залпом. На одиннадцатом стало чуть легче, на пятнадцатом я сообразила, что больше не нуждаюсь в словаре и читаю совершенно свободно. Дик Фрэнсис, Нейо Марш, Рекс Стаут, Чейз, Джорджет Хейер, Честертон и многие, многие другие пришли ко мне впервые на немецком языке. Сколько упоительных минут провела я с книгой в руке, сколько раз ссорилась с бабушкой, считавшей, что ребенок обязан в девять вечера лежать в кровати и мирно сопеть в подушку. Выручало меня одно обстоятельство. Каждый вечер бабуля смотрела новости, а потом мгновенно засыпала. Ровно в десять вечера в нашей комнате раздовался тихий храп Фаси. Я тут же вскакивала и неслась в туалет. Там, устроившись на унитазе, я сладострастно погружалась в мир расследований, совершенно не боясь, что меня поймают. Фася спала, не просыпаясь, мама и папа приходили домой за полночь. Впрочем, я всегда знала о том, что кто-то пытается открыть входную дверь, потому как наша пуделиха Крошка начинала лаять и скрести лапами пол в коридоре. Поэтому родители никогда не заставали меня врасплох.

Но один раз случился казус. То ли Крошка крепко заснула, то ли я слишком зачиталась, но вдруг в самый интересный момент, когда я прочла фразу: «И тут инспектор понял, кто виноват…», дверь в туалет распахнулась и появился папа.

От неожиданности и ужаса мне показалось, что на пороге возникла фигура убийцы, я заорала и провалилась внутрь унитаза.

Папа, не ожидавший встретить никого в сортире, тоже завопил, да так громко, что со стены в коридоре свалилась картина и треснула по голове потерявшую всякую бдительность Крошку. Пару секунд мы с отцом кричали, не узнавая друг друга, потом появилась рассерженная мама и, выдернув меня из унитаза, мигом навела порядок.

В десятом классе передо мной встал вопрос, куда идти учиться дальше. Естественно, все связанное с точными и естественными науками отпадало. Меня тянуло в мир искусства: ГИТИС, ВГИК, актерский факультет, но, очевидно, тяга не была безумной, потому что я легко согласилась с мамой, сказавшей:

– Знаешь, детка, актриса – очень зависимая профессия. Станешь годами ждать роли, если не посчастливится выйти замуж за режиссера.

Я кивнула. Тогда за дело взялся папа.

– Пойдешь на факультет журналистики, – сказал он, – во всяком случае, без интересной работы не останешься. Уж я пристрою тебя куда-нибудь.

Отец в 1969 году был членом редколлегий журналов «Крокодил», «Москва», «Огонек», секретарем парторганизации Союза писателей… Понимаете, да?

Я не стала спорить: журфак так журфак. Писать мне нравилось, работа в газете казалась интересной.

Экзамены я сдала на один пятерки, впрочем, вспоминается пара смешных ситуаций. В тот год, когда я поступала в МГУ, абитуриенты проходили четыре испытания: сочинение, русский устный, иностранный язык и история.

Сочинение я, вспоминая Лилю Брик, написала очень легко. Тема звучала так: «Революционная поэтика В. Маяковского». У меня имелось собственное мнение по этому поводу, но я уже была достаточно умна и изложила то, что прочитала в учебнике. С русским языком тоже не было трудностей, я знала его хорошо. Сами понимаете, что и немецкий сдался без проблем. Текст, предложенный для перевода, оказался до смешного легким, что-то про партизан и Великую Отечественную войну. Я ответила и удостоилась милостивого кивка главной экзаменаторши. Пожилая дама, не предполагавшая, что абитуриентка свободно владеет языком, сказала своей коллеге по-немецки:

– Вот, хоть и «списочница», но я со спокойной душой ставлю ей «отлично».

– До тех пор пока у нас будут идиотские тексты, – ответила ей, тоже по-немецки, коллега, – большинство ребят получат хорошие отметки. Дать бы им отрывок из Гейне…

Я не поняла, что имела в виду экзаменаторша под словом «списочница», но их диалог меня обидел, и я мигом отозвалась, естественно, на немецком:

– Могу и из Гейне, и из Гете, и из современных поэтов, только спросите.

Женщины переглянулись, а я принялась декламировать строфы из «Фауста».

– Идите, Васильева, – разозлились тетки, – больше пятерки все равно не получите.

Имея на руках сплошные «отлично», я совершенно не боялась истории, а, вытянув билет, обрадовалась безмерно. Мне досталось сражение советских и фашистских войск на Курской дуге. Я великолепно знала материал, потому что именно этот же билет попался мне и на выпускных школьных экзаменах, кроме того, я любила историю и совсем недавно прочитала толстенный том, посвященный тем событиям.

Без всякого страха я принялась излагать события, ожидая от экзаменатора, мужчины лет сорока, благосклонной улыбки. Но преподаватель повел себя странно. Он постоянно хмурился, стучал карандашом по столу, потом начал морщиться и перебил меня вопросом:

– А вы уверены в точности излагаемых сведений?

Окажись на моем месте робкий человек, он бы точно стушевался и получил «два», но я сообразила, что вредный дядька просто решил «завалить» абитуриентку, и стояла насмерть. На все его ужимки я с мрачной решимостью отвечала:

– Этот факт я вычитала в книге такого-то автора.

Экзаменатор морщился и вздыхал. Я пребывала в недоумении: ну отчего он меня возненавидел?

Потом дядечка нарисовал ломаную кривую и спросил:

– Вот это линия фронта, где наши?

Я моментально ткнула пальцем в нужное место:

– Здесь!

Он скрипнул зубами, раскрыл рот, чтобы задать очередной каверзный вопрос, но тут в дверь протиснулась тощая тетка и положила перед ним листок.

– Вечно вы опаздываете, – буркнул экзаменатор.

Потом он поднес страничку к глазам, пару секунд изучал ее, схватил мой экзаменационный лист, помял его в руках и с самой милой улыбкой вопросил:

– Вы Васильева?

– Да, – растерялась я.

– Агриппина?

– Ага.

– Аркадьевна?

– Абсолютно точно.

– Что же вы мне голову морочите! – воскликнул он и вывел жирную пятерку. – Ступайте, душенька, ваше знание истории выше всяких похвал. Можете гордиться, потому что получили самое честное «отлично».

В полном недоумении я выпала из аудитории, совершенно не понимая, что за метаморфоза приключилась с преподавателем.

Уже потом, учась на журфаке, я сообразила, в чем дело. Я сдавала историю первой, вошла в аудиторию ровно в девять утра, а моему экзаменатору забыли вовремя подать список тех, кого не надо «валить». Родители и словом не намекнули дочери, что ее станут подстраховывать, я целый год бегала по репетиторам и могла гордиться собой, я бы сумела все сдать и без поддержки. Но папа все-таки нажал на нужные кнопки.

Университетская пора запомнилась мне как череда бесконечных экзаменов и зачетов. Я боялась их ужасно, и одна лишь мысль о надвигающейся сессии доводила студентку Васильеву до нервной дрожи, хотя никаких оснований для ужаса не имелось. Наши преподаватели были совсем не звери.

Профессор Западов, например, принимая зачет, демонстративно раскрывал «Литературную газету» и углублялся в чтение.

Студенты лихорадочно шелестели учебниками, вытаскивали из всех мест шпаргалки, профессор оставался невозмутим. Потом он, кивая, выслушивал ответы, ставил всем пятерки и уходил. Однажды я не удержала на коленях очень толстый том, и он с громким стуком рухнул на пол. Аудитория замерла, уж такого Западов не мог не заметить! Профессор спокойно перелистнул страницы «Литературки» и сказал:

– Груня, у тебя упала промокашка.

Вся группа тихо захихикала, а я почувствовала себя хуже некуда.

Преподаватель предмета «Теория и практика советской партийной печати», в просторечии «тыр-пыр», обычно стоял на кафедре и тихо бубнил что-то скучное. В качестве теории мы изучали статью В.И. Ленина «Партийная организация и партийная литература», а из практики я помню только названия шрифтов.

Полной противоположностью «тырпырщику» была дама, преподававшая античную литературу, Елизавета Кучборская. На ее лекции мы приходили, как на спектакль. Во-первых, Кучборская великолепно знала материал, во-вторых, каждое ее выступление на кафедре напоминало спектакль. Кучборская переживала, плакала, топала ногами, злясь на Ахилла, возмущалась вредным характером Елены Прекрасной и тихо презирала Пенелопу. Она могла заявить:

– Этот Минотавр! Гнуснее животного мне не пришлось более никогда встретить!

И вы начинали верить в то, что преподавательница не так давно убегала от Минотавра, путаясь в лабиринте, сидела в Троянском коне, плыла вместе с Одиссеем между Сциллой и Харибдой, сражалась с Циклопом и заливала уши воском, дабы не услышать пения коварных сирен. Я частенько забывала записывать ее лекции, просто сидела развесив уши. Одно плохо, вы никогда не знали, чего ждать от нее на экзаменах. Однажды Кучборская выбросила в окно зачетки всей нашей группы, просто обозлилась на кого-то и пошвыряла синенькие книжечки за подоконник. Мы ползали потом по клумбам, собирая их.