Кристофер Хитченс - Почему так важен Оруэлл Страница 9

Что же касается Джеймса Бернхема, интеллектуального отца холодной войны (подробнее о нем – в следующей моей главе), – Оруэлл был одним из немногих экспертов, которые осознавали пагубное влияние его проповедей и жестко их критиковали, что крайне уязвляло самого Бернхема. Ни один человек, знакомый с тем, что писал Оруэлл про Бернхема, не мог бы в принципе прийти к выводу, что Оруэлл ищет в трудах Бернхема какого-либо «подтверждения» своих идей. Дело обстоит совсем иначе.

Салман Рушди повторяет ошибку Томпсона насчет квиетизма (повторяется он и в названии эссе, хотя и утверждает, что это – случайность), приводя в пример фразы, вложенные Оруэллом в чужие уста, будто все сказанное произносилось от имени автора. К примеру, в «Во чреве кита» Оруэлл пишет: «И прогресс, и реакция – все оказалось обманом»; «Отдайся созерцанию происходящего в мире… прими его, стерпись, фиксируй» – станет «формулой, которую сегодня любой чуткий писатель, вероятно, примет на вооружение». Куда же еще ясней? Настолько очевидно, что это – не собственное его мнение, что можно было бы и не упоминать факты из собственной его жизни – последние десять отчаянных лет активной деятельности, посвященной демократии и деколонизации, и два написанных романа ярко выраженной антитоталитарной направленности. Я испытываю крайнюю неловкость, делая замечания моему дорогому другу, читателю более внимательному, чем я сам, но ошибочное приписывание мыслей и особенностей характера персонажа третьего плана самому автору является грубым просчетом, которого уже в раннем возрасте учат избегать.

Не знаю, почему Эдвард Саид считает, что встреча с человеком в ходе журналистского или социологического исследования требует всю жизнь поддерживать с ним дружеские отношения, однако крайне несправедливо с его стороны обвинять Оруэлла в том, что он «бросил» тех, с кем пересекался во время изучения условий существования обитателей трущоб и фабричных рабочих, или тех, с кем сражался в Испании. Со многими людьми из первой группы он продолжал общаться, навещая их лично или через письма, и особенно яркий тому пример – «пролетарский писатель» Джек Коммон, которому Оруэлл часто пытался подыскать работу и которому предоставил свой коттедж. А его письма и публичные выступления демонстрируют глубокое чувство ответственности перед теми, с кем он был знаком в Испании, а также теми, кто выжил или погиб на фронтах или в тылу, в сталинских застенках, и чувство это не покидало его всю жизнь. Он работал над тем, чтобы вытащить их из тюрем, предать огласке их дела, помочь их семьям и очистить их имена от клеветы, что, возможно, было самым главным. Все это можно найти в материалах, находящихся в свободном доступе.

Я также теряюсь в догадках, на основании чего Саид мог прийти к заключению, что жизнь Оруэлла была «комфортной». Получив пулю в горло, страдая от истощающей силы и потенциально смертельной формы туберкулеза, он жил очень скромно, старался при возможности сам вырастить себе еду и даже делал мебель. Если и было в нем нечто чрезмерное, так это его абсолютное равнодушие к буржуазной жизни, почти вызывающий аскетизм. В том же эссе Саид, критически разбирая Питера Стански и Уильяма Абрамса, двух соавторов, одержимых личностью Блэра/Оруэлла, поздравил их с убедительным образцом тавтологии:

«“Оруэлл принадлежит к тем писателям, которые пишут”. И могут позволить себе писать, могли бы они еще добавить. Оруэллу они противопоставляют Джорджа Гаррета, с которым Оруэлл встретился в Ливерпуле, одаренного писателя, моряка, портового рабочего, коммуниста и активиста: которого сами обстоятельства его жизни – существование на пособие по безработице, с женой и детьми, ютясь в двух комнатах, – не давали возможности попытаться создать крупное произведение. Получается, литературная жизнь Оруэлла с самого начала воплощала некие неопределенные буржуазные ценности».

Это просто удивительно. Оруэлл действительно встречался с Гарретом в Ливерпуле в 1936 году и был весьма впечатлен, обнаружив, что уже знаком с ним по его работам – выходившим под псевдонимом «Мэтт Лоу» – в журнале Джона Миддлтона «Адельфи». Он пишет в своем дневнике:

«Я убеждал его написать автобиографию, но он находил невозможным, живя, как правило, на пособие по безработице, в двух комнатах вместе с женой (которой я передавал собранный для его работы материал) и кучей детей, браться за любой требующий времени труд и мог писать только рассказы. Не говоря о чудовищной безработице в Ливерпуле, лично ему было практически невероятно найти работу, потому что его имя, как коммуниста, везде находилось в черных списках».

Таким образом, свидетельства, которые должны были бы пристыдить Оруэлла, были, оказывается, предоставлены не кем иным, как самим Оруэллом! Это немногим лучше другой привычки его недоброжелателей – нападать на него за произнесенные им цитаты так, будто слова эти принадлежат ему лично. (Мысль о том, что писатель должен иметь возможность «позволить» себе писательство, представляет собой нечто совершенно иное, и как идея – несколько «проблематична» (в модной терминологии новых левых). Если бы писательство могли позволить себе лишь буржуа, многие сочинения никогда не были бы написаны, а Оруэлл, для начала, никогда не встретил бы Гаррета).

Что же до «толп» черных и прочих цветных, мне кажется, я сказал по этому поводу достаточно. Оруэлл критиковал находящегося на пике популярности Ганди за то, что тот слишком полагается на «духовные силы», на непротивление злу, за то, что тот слишком пассивен в своей борьбе. Он громко возмущался тем, что во время освобождения Аддис-Абебы (столицы страны, раньше носившей название Абиссиния, а теперь – Эфиопия) от итальянских фашистов вначале был поднят «Юнион Джек», и лишь потом – абиссинский флаг. Он никогда не позволял своим читателям забывать о том, что они живут в империи, эксплуатирующей свои заморские колонии, написав однажды, что как бы Гитлер ни старался, он не смог низвести немецкий народ до презренного статуса индийского кули. И так далее в том же духе.

Исаак Дойчер – как и его соотечественник, Джозеф Конрад, – получил широкую известность как человек, освоивший английский язык уже в зрелом возрасте и сумевший написать на нем блистательную прозу. Но когда он пишет о «факте», заключающемся в том, что миллионы людей «могут» прийти к какому-либо заключению, он допускает ляпсус, на каком бы языке он ни говорил. Как и многие другие критики, он оценивает оруэлловский «1984» не по его литературным достоинствам и даже не по его полемическим особенностям, но по его потенциальной способности подавлять и разочаровывать людей. Таков стандарт, руководствуясь которым попы и цензоры выносят книгам приговор, провозглашая их лишенными необходимой «духоподъемной силы», которая одна делает литературу достаточно полезной для массового потребления. Претенциозное название эссе Дойчера лишь усиливает впечатление того, что происходит попытка что-то совершить исподтишка.

Реймонд Уильямс, который несет идею «культурологии» уже второму поколению британских читателей, задевает меня лично, и я оставлю его напоследок. Но если вы заметили, он также судит о книге по ее восприятию читателем. Конор Круз О’Брайен больше не относит себя к левым, но он все еще активно пользуется такими приемами в дискуссии, так что мы сталкиваемся с дилеммой: а читал ли автор работы Оруэлла, посвященные Киплингу и империи, и решил ли он по какой-то одному ему известной причине, что Оруэлл имел в виду совсем не то, о чем писал? Или, возможно, автор просто ничего не читал? Эти вопросы не теряют своей актуальности, несмотря на то что сам О’Брайен на своем пути успел перейти от красных и зеленых – через период, окрашенный в слегка багровые тона, – под оранжевое знамя британских патриотов.

Я выбрал приведенные выше цитаты не потому, что их просто найти и с ними легко работать. Каждое из этих высказываний – ключевое из всего того, что имеет отношение к его автору, и если они что-либо и замалчивают, так это ту враждебность по отношению к Оруэллу, которую взращивают в себе левые в массе своей. Однако не каждый раз приходится ловить столь выдающихся авторов на столь элементарных ошибках. Может ли статься, что враждебность снижает планку обычного интеллектуального уровня? И если да, то почему?

Говорят, что древнегреческий государственный деятель Аристид Справедливый был изгнан из Афин только за то, что граждан раздражало слышимое на каждом шагу слово «справедливый». На репутации Оруэлла есть некий налет непогрешимости, и это раздражает его критиков. (Если бы самому Оруэллу при жизни стало об этом известно, он тоже был бы сильно удивлен.) Но даже приняв во внимание такое раздражение, как объяснить то, что оно подталкивает людей заниматься очевидным искажением фактов?

Возвращаюсь к вопросу о колоссальных возможностях, владение которыми приписывают Оруэллу его противники. Однажды Оруэлл написал, что народная память о Томасе Карлейле – это прежде всего его огромный, широкий авторитет. Такой же, если даже не более превозносимой и однозначной, долгое время оставалась и собственная репутация Оруэлла. Но это же не приведение миллионов людей к отчаянию и апатии (Дойчер), не размывание моральных качеств целого поколения (Уильямс), не создание литературных произведений, которые, коварно маскируясь, на самом деле являлись продуктом целой «культуры» (Томпсон). Многие ключевые фигуры левого фланга, не проговаривая этого явно, воспринимают Оруэлла как врага, при этом врага опасного и страшного.