Анри Труайя - Екатерина Великая Страница 9

Став императрицей, Елизавета явила в этой новой роли редкий пример сочетания лени и упрямства, кокетливости и жестокости, набожности и разврата. Беспутство, ночные оргии и маниакальное кокетство в одежде (она никогда не надевала два раза одно и то же платье) не мешали ей быть богобоязненной и почитать святые иконы. Она красила волосы и ресницы черным, ходила увешенная драгоценностями и не терпела, чтобы другие женщины блистали рядом с ней. Хотя она свободно говорила по-французски, по-итальянски и по-немецки, была она малообразованна и довольно плохо воспитана. Взойдя на престол, Елизавета, по доброте душевной, отменила смертную казнь, но многим вельможам устроила инсценировки казни, прежде чем отправить их в Сибирь, а в 1743 году приказала отрезать языки графиням Лопухиной и Бестужевой, замешанным в заговоре. «Ее величество явно неравнодушна к крепким напиткам, – напишет рыцарь Эонский, тайный агент Людовика XV. – Бывает, что напивается до беспамятства. Приходится разрезать на ней платье и корсет. Она колотит слуг и прислужниц». Тщеславная, обидчивая и злопамятная, она занималась государственными делами от случая к случаю, когда заблагорассудится. Но министры трепетали перед ней, ибо знали, что если она не в духе, то способна отправить прямиком из ее кабинета в крепость. За два года правления властный и непостоянный характер ее настолько окреп, что иностранные дипломаты почитали ее за человека, понять и обмануть которого невозможно. При всей легкомысленности интимного поведения она ни на секунду не сомневалась в почти божественной легитимности ее власти над русским народом. А посему она сочла необходимым обеспечить с самого начала преемственность трона. Детей у нее не было и быть не могло, поэтому подумала она о своем племяннике Карле Петре Ульрихе Гольштейнском, сыне покойной ее сестры Анны и внуке Петра Великого. Болезненный и умственно несколько отсталый мальчик жил в Киле, воспитанием его занимались гольштейнские сановники и офицеры. Он был выдрессирован по-военному, с семилетнего возраста упражнялся с ружьем и шпагой, сделанными по его росту, ходил в караул, проникался казарменным духом. Девяти лет стал сержантом. Однажды его поставили с ружьем на часах перед дверью зала, где отец его пировал с друзьями. Мимо него проносили столько аппетитных блюд, что ему стоило большого труда не заплакать от желания попробовать. Когда стали подавать второе, отец снял его с поста, публично присвоил ему звание лейтенанта и приказал сесть с гостями за стол. От неожиданного счастья ребенок потерял аппетит и не мог ничего есть. Впоследствии он признается, что это был самый счастливый день в его жизни. В 1739 году отец умер и главным его наставником стал старший гофмейстер герцогского двора Брюммер. Это был ограниченный маньяк, «дрессировщик коней». Не обращая внимания на слабое здоровье воспитанника, он наказывал его, лишая пищи и заставляя стоять на коленях на сушеном горохе. По признанию другого наставника, Штелина, «распухшие колени мальчика кровоточили». Однажды Штелину пришлось вмешаться, чтобы Брюммер не забил кулаками юного принца. Перепуганный Карл Петр Ульрих звал на помощь охрану. Порою издевательства Брюммера доводили его до рвоты желчью. От такого обхождения он стал пугливым, скрытным, изворотливым и хитрым. Когда в феврале 1742 года императрица Елизавета вызвала его в Москву, она была весьма огорчена, увидев представленного Брюммером четырнадцатилетнего подростка, уродливого и в физическом, и в нравственном отношении.

Она-то ведь любила здоровых мужчин и сильно сомневалась, сможет ли этот несчастный выродок усидеть на троне. Говорил он только по-немецки. Вероисповедания был лютеранского. Никаких способностей править страной у него не было. Тем хуже. Ничего другого под рукой не было. Главное – обеспечить преемственность династии Романовых. Его окрестили по православному обряду и дали имя Петр Федорович, после чего племянник императрицы был провозглашен великим князем и наследником русского престола. А он презирал новую религию, насмехался над священниками, отлынивал от занятий русским языком и тосковал по своей родине. Одним словом, устранив на своем пути мекленбургский двор, представлявший в глазах народа немецкое влияние, Елизавета неожиданно выбрала в наследники другого немца. И невестой ему предлагает немку!

Невеста эта – из молодых, да ранняя по уму. Великий князь Петр встретил ее радостно, и она, конечно, благодарна ему за это, но он кажется ей по-детски наивным в высказываниях и непонятно, любит ли он ее. Ему приятно, что наконец-то у него есть подружка его возраста, с кем можно поболтать. «Довольно быстро я поняла, – напишет Екатерина в своих „Мемуарах“, – что он не уважал народ, править которым был призван, цеплялся за лютеранство, не любил русское окружение и вообще был еще совсем ребенком».

Вежливый интерес, проявленный со стороны Софии к беседе с ним, пробудил в нем доверие, и он признается, что находит ее очень милой как родственницу, но любит другую, мадемуазель Лопухину, к сожалению, изгнанную со двора после того, как ее матери, заподозренной в заговоре, отрезали язык и сослали в Сибирь. Он наивно признается, что охотно женился бы на мадемуазель Лопухиной, но смирился с тем, что придется жениться на ней, на Софи, раз так хочет тетушка. «Краснея, слушала я его речи о породнении и благодарила за преждевременное доверие, – напишет Екатерина, – но в глубине души удивлялась его неосторожности и неразумным высказываниям обо многом». Вот она и осведомлена. С точки зрения сердечных чувств ничего хорошего ждать ей не приходится. Она предвидела это, когда еще собиралась в Россию. Это путешествие – не для встречи с большой любовью, а во исполнение политических целей. Ей нет еще и пятнадцати, но, в отличие от матери, она не участвует в светском порхании и интригах, она готовится к будущему основательно, упорно и без шума. Прежде всего София поняла: чтобы понравиться императрице, привлечь на свою сторону знать, завоевать симпатии чиновного и мелкого люда, она должна стать столь же русской, как если бы родилась на этой земле. Если ее дурак кузен, великий князь Петр, настраивает против себя все окружение, вечно демонстрируя немецкие замашки, она старательно и успешно изучает русский язык и православие. Религиозным образованием ее занимается Симон Тодорский, умный и культурный священник-богослов, настоятель Ипатьевского монатыря. Он свободно владеет немецким и объясняет Софии, что православие не так уж далеко от лютеранской веры и что она не нарушит обещания, данного отцу, перейдя из одной религии в другую. А девушке только этого и нужно. Она считает, что Бог не может обидеться на нее из-за перемены обряда, когда речь идет о такой ставке, как корона Российской империи. Чтобы подготовить почву, София пишет отцу, что не существует противоречия в учениях между этими двумя религиями. Различен только «внешний обряд». Этот «внешний обряд», конечно, обескураживает ее немного своей восточной пышностью. Воспитанная в лютеранской строгости, она видит в этом царстве позолоты, благовоний, икон, свечей, коленопреклонений и возвышенных песнопений некое зрелище, необходимое ввиду «грубости народа», как она выражается. Но главное – это порыв души, а не обрядовые детали, окружающие переживаемое чувство. Христиан Август удивлен такой быстрой переменой и пишет дочери, что ей следует «подойти к этому испытанию серьезно», но она уже решила для себя, к какому берегу пристать.