Юрий Сушко - Высоцкий. На краю Страница 9

— Колян, давай!

И Колян, оказавшийся рядом, дал! Махнул — и от души влепил сопливому болельщику клюшкой прямо по щеке… Когда хлынула кровь, хоккеисты перепугались, но ненадолго: не дрейфь, пацан, снегу приложи! Зуб потерял — не беда, новый вырастет, а шрам украшает.

Родителей он старался не огорчать. «Мог с одного прочтения запомнить стихотворение, — похвалялся отец. — За какой-то час выучивал поэму… Учился хорошо, но не очень ровно». «Мог чуть ли не дословно передать содержание книги, кинофильма, прочитаного рассказа или сказки», — подхватывала Нина Максимовна.

Рассказы о детстве поэта трогательны и безыскусны. Но бесперебойно стучат молоточки, напоминая слова самого Высоцкого:«Это — патока, сладкая помесь! Зал, скажи, чтобы он перестал!»

Память избирательна, и с легкостью сбрасывает, как балласт, любое «недобро». Хотя эскизные наброски порою интереснее и ценнее завершенного портрета. Свидетели юных и отроческих лет Владимира, сами того не ведая, усердно прорисовывают светлый, хрестоматийный лик, насильно определяя его в наглядные пособия. И получаем то, чего так боялся поэт: «Ля лежу в гербарии, к доске пришпилен шпилечкой…»Да вот беда: неуютно ему там, сопротивляется, ни в какую не желает мумифицироваться своенравный Иван-царевич на своем сером волке. Такая уж упрямая натура.

Если воспринимать его творчество как исповедь, то понимаешь, что Высоцкий в своих рассказах о детских годах чего-то умышленно избегал, а может, просто не хотел лишний раз ворошить прошлое, кого-то обижать…

К началу 1947 года Семена Владимировича ожидало новое назначение — служба в оккупационных войсках в Германии. Что-то надо было решать с сыном. «Когда мы с моим мужем… разошлись, — рассказывала Нина Максимовна, — то договорились, что до окончания школы Володя будет жить с отцом и его женой… Нужно было выбрать, что лучше для ребенка. Я работала в Министерстве… мы там задерживались до глубокой ночи, он оставался один… Какое бы на него влияние оказала улица?.. Это было послевоенное время…»

По-житейски, конечно, разумно.

Второго января за два часа до отправки поезда мама привела сына к отцу в Большой Каретный и оставила. «Когда они уезжали, он радовался, конечно, — считала мать. — Он же не понимал моей трагедии».

Да, маминой трагедии он не понимал. А она — его беды, подталкивая к замкнутости и отрешенности от зряшной суеты.

Некоторое время он, 9-летний мальчишка, растерянный и одинокий, сидел на стуле, болтая ногами. Потом появилась Лида, племянница Евгении Степановны, решила познакомиться: «Как тебя зовут?»

— Володя.

«Я хорошо помню его самый первый день в этой квартире, — рассказывала она потом. — Пришел маленький мальчик с вьющимися волосами… Он немного стеснялся и сидел очень тихо. Все-таки первый раз в незнакомом доме. Семена Владимировича он, конечно, знал, а больше никого. Евгения Степановна помчалась, приготовила яичницу…»

Семена Владимировича он, конечно, знал, но не так, чтобы очень — «погоны-цацки» на вокзале, что еще?..

По тем временам попадавшие в Восточную Германию армейские офицеры и члены их семей считались счастливчиками. В поверженной, разрушенной, расколотой надвое стране жить было несравнимо легче, чем в послевоенном Советском Союзе непобедимого генералиссимуса.

С жильем в Эберсвальде у гвардии майора Высоцкого вопрос решился мгновенно — он получил в свое распоряжение целый этаж двухэтажного домика, даже сыну досталась отдельная комнатка-спальня. Но позже о жизни в Германии Семен Владимирович вспоминал по-военному лаконично: «Дома я не бывал порой неделями: ученья, занятия в поле… Так что воспитанием Володи почти полностью занималась Евгения Степановна. Они с первых дней нашли общий язык, полюбили друг друга, чему я был рад… Видимо, ее ласка, ее доброе отношение к нему сыграли главную роль, он ответил ей тем же».

Поначалу совладать с чужим мальчишкой 28-летней Евгении Степановне было непросто. Хотя до встречи с Семеном Владимировичем у нее уже был семейный опыт, своих детей не имела. Первый муж, летчик, геройски погиб в самом начале войны, а со вторым, инженером, в 42-м произошел несчастный случай. И она искренне переживала, побаивалась натворить ошибок, напряженно ожидала слов: «А где мама? Хочу к маме!» Что ему говорить?

«Тетя Женя» баловала пасынка, но не угождала. Как-то, рассказывала она, Володя захотел иметь такой костюм, как у папы. Все просил: сделай, пожалуйста, мне костюм военный, я сам буду военный, сделай мне костюм, как у папы… На заказ шили в ателье. Брюк две пары — и навыпуск, и галифе, как у папы. А с сапогами получилось неладно — в военторге такой маленькой колодки не было. Ей пришлось ехать в Берлин и заказать у немецкого сапожника. Когда уже был готов костюм и сапоги доставили, тетя Женя предложила: «Надевай сапоги». — «Нет, я хочу посмотреть еще, как носик, такой, как у папы на сапогах, или нет». Вынес сапоги, поставил: а-а, все нормально. Любил в этом костюме ходить. Разве что к школе переодевался.

Камуфляжные мундирчики были пределом мечтаний каждого гарнизонного мальчишки. Но для их осуществления надо было еще иметь такую тетю Женю…

Время от времени Володя писал в Москву о своем житье-бытье: «Здравствуй, дорогая мамочка. Живу хорошо, ем чего хочу. Мне купили новый костюм. Мне устроили именины, и у меня были 8 детей. Учусь играть на аккордеоне. Занимаюсь плохо, в классной тетради по письму у меня 5 двоек, учительницу я не слушаю, пишу грязно и с ошибками. Таблицу умножения забыл. Дома занимаюсь с тетей Женей и поэтому в домашней тетради двоек нет. Папа меня за двойки и невнимательность ругает, говорит, что перестанет покупать подарки. Я тебе и папе обещаю учиться хорошо. Целую тебя. Вова».

Потом рапортовал: «Скоро буду сдавать экзамены… Если сдам на «отлично» и «хорошо», то папа купит мне велосипед».

Видимо, сдал. Велосипед стал его очередным увлечением. Правда, месяца через полтора-два чудо немецкой велотехники бесследно исчезло. На вопросы взрослых Володя отвечал: «Не знаю… Наверное, на стадионе забыл». Только перед возвращением в Москву признался: «Я его немецкому мальчику подарил. У него фашисты папу убили! Пусть катается… Ты, пап, у меня живой, а у него нет папы…»

Довольно часто в этом пацане близкие замечали черты маленького мужчины. А потом, в зрелом и взрослом, обнаруживали озорного и бесшабашного мальчишку.

Он любил, когда в их доме собирались сослуживцы отца. Встречаясь на чужой земле вчерашние фронтовики, прошедшие кровавые испытания, потерявшие однополчан, они становились сентиментальны и словоохотливы.