Татьяна Тарасова - Четыре времени года Страница 9

Мало того, что он работал тренером, а это занятие даже одного из членов семьи оборачивается беспокойной жизнью для всех остальных, отец постоянно стремился помочь людям, и наш дом всегда был полон его друзьями, спортсменами, наконец, просто его заботами.

Отец преклонялся перед своим учителем Михаилом Давыдовичем Товаровским, советовался с ним до последних дней его жизни. Любимый педагог Михаил Давыдович заменил ему родного отца. Моего деда, своего отца, папа не помнил — тот умер, когда он был совсем маленьким.

Отец обожал свою мать, которая одна вырастила их с братом. Юра, папин брат, погиб в авиационной катастрофе в конце сороковых годов, когда потерпел аварию самолет с хоккейной командой ВВС, в которой играли оба брата Тарасовых. Отец этот самолет встречал, так как уже был тренером команды и прилетел в Киев на сутки раньше. Друзья у отца как появились в детстве, так и остались до сегодняшнего дня. Он друзей не меняет.

Отец вырос человеком редкой дисциплины. Он не понимал и до сих пор не понимает, как это можно допоздна гулять, если с утра тренировка. Он продолжает жить в том же режиме, в котором жил всю жизнь. Он ложится около десяти, встает между четырьмя-пятью часами утра. И обязательно спит днем. На даче он будит нас в десять утра. Мы приезжаем на один день и, конечно, хотим спать, ведь и Володя, и я — ночные птицы, к тому же дуреем от чистого воздуха. Отец сидит за столом, не ест, ждет нас, потому что редко видимся, мало общаемся, а ему хочется быть в курсе наших дел, он уже шесть часов отработал, пока мы спали, и готов завтракать.

Фантастический у него заряд энергии, просто фантастический.

Как отец проводил тренировки! Я ходила на них, как на спектакли.

Наш дом, конечно, жил папиным делом. И когда его команда выигрывала чемпионат мира, мы с Галей целовали на экране телевизора всех наших игроков, которых поочередно показывали крупным планом. И наконец, появлялись отец с Аркадием Ивановичем Чернышевым. Это был апофеоз — счастливее себя, чем в это мгновенье, не помню. Тогда все только начиналось, хоккей, трансляция по телевидению, чемпионаты. Отца еще не называли патриархом, он считался всего лишь тренером, который многое создал, но человеком с очень тяжелым характером.

Его характер не позволял ему выслушивать ничьих советов, если они исходили не от профессионалов. Так, он испортил отношения со многими журналистами. Его

Не любили за неуживчивость, но переделывать он себя не собирался. Для него попытки людей, не имеющих отношения к хоккею, вмешиваться и давать руководящие указания были как красная тряпка для быка. Дело он свое знал и знает по сей день — я сужу по его работе в организации всесоюзного детского турнира «Золотая шайба». Но и этого всесоюзного турнира ему, как оказалось, мало, он у нас во дворе организовал детскую хоккейную команду. Проводит занятия три-четыре раза в неделю, заливает лед. Мальчишки каждое утро, как это у отца принято, в половине седьмого, делают зарядку. Зачем ему все это? Летает по всей стране, пропагандирует «Золотую шайбу», пишет для детей учебники, собирает детских тренеров, тренеров непрофессиональных, устраивает им семинары. Такой неуемности в своей профессии я не встречала. Отец для меня — эталон тренера. Эталон во всем, но прежде всего в «абсолютном слухе» на спорт. Он, хоккейный тренер, делает мне, тренеру по фигурному катанию, очень тонкие и верные замечания, причем видя мои работы только по телевизору.

У отца была редкая тренерская интуиция. На чемпионат мира в Любляне, в конце шестидесятых годов, не хотели брать Евгения Мишакова, но отец заявил, что верит в этого хоккеиста и что Мишаков способен забить решающий гол. И Мишаков действительно забил самую важную шайбу, после чего бросился обнимать отца. Женя весь был как из железа: ноги железные, руки железные, спина... Короче, он так сжал в объятьях своего тренера, что чуть не сломал ему ребра.

Я знаю одно. Отец абсолютно честный человек. Он никогда не отдаст игру. Он может ругаться, ругаться страшно, потому что не терпит халтуры. Утвердилось, что у Тарасова тяжелый характер. Насколько он тяжелый, знаем только мы, и прежде всего мама. Для остальных отец был только требовательным и справедливым, так как ничего не устраивал для себя, а заботился лишь о спорте и о команде.

В 1972 году в Саппоро я была на первой своей Олимпиаде как тренер, а отец, как позже выяснилось, на последней. Мы почти с ним там не встречались, хотя я бегала на матчй, но к нему не заходила. Я и сама не люблю, когда меня отвлекают во время турнира, потому что не должно распыляться внимание тренера в дни соревнований. Хоккейная сборная СССР в Саппоро победила, считали, что в Москве его ожидают награды, но наград не дали, а в следующем сезоне он попрощался с командой. Я до сих пор не могу понять, почему это произошло, и когда вспоминаю, как отец уходил из хоккея, начинаю плакать. Он не доработал. Для себя он, может быть, даже и перетрудился, но для хоккея не доработал. Как могло такое случиться? Ему было пятьдесят четыре года, а по духу двадцать пять. Отец тяжело переживал свою отставку. В тот год родители купили дачу, чтобы отец мог заняться чем-то другим. Но он не успокоился. В прошлом году ездил читать лекцию в Китайскую Народную Республику, в Корейскую Народно-Демократическую Республику, снялся в учебном фильме, который делали в Финляндии. Я видела, с каким вниманием его слушали канадские тренеры и долго не отпускали после четырехчасовой лекции. Я радуюсь за него, когда он входит в зал во время матча — уже не тренер сборной, не тренер ЦСКА, а зритель, — и зал аплодирует ему. Он заслужил эти аплодисменты.

Раньше, когда отец тренировал, мы ходили на хоккей. Мама не пропускала ни одного его матча в Москве. Теперь уже не ходим. Возвращались домой вместе с папой. И если матч удался, не передать словами, с каким настроением мы его ждали у служебного входа! А если проигран — у нас словно похороны. И так в неделю два раза.

В момент возвращения отца, как и раньше, наш дом затихает. К этому привыкли. У нас в семье я как тренер, со всеми моими чемпионами, не имею, конечно, того веса, как отец. Да это и понятно. Он Эверест среди тренеров, и сравниться с ним мало кому дано.

Когда прежде он приезжал со сборов или соревнований, все в доме сразу подчинялось только ему, его настроению, его желаниям. Дома он бывал не часто, и каждый старался сделать ему что-нибудь приятное. Готовили его любимое пюре, впрочем, он и сам часто возился с едой и, когда бывал дома, обычно кормил нас с Галкой перед отправкой в школу. И если даже он ставил на стол не любимое нами блюдо, все равно это съедалось без звука до конца.

Два раза я видела, как отец плакал.