Светлана Алексиевич - Зачарованные смертью Страница 9

Иы с тобой повенчаны

Голубой водою...

Откуда он это знал? В четырнадцать лет... Приближался его день рождения и Новый год. Я пообещала купить бутылку шампанского...

Нет, я не хочу кончать свой рассказ так быстро. У нас было целых четырнадцать лет счастья... Четырнадцать лет без десяти дней...

А вот еще. Тоже оттуда, из той первой моей жизни. Когда я была с ним. Как-то чистила антресоли и нашла там папку с письмами. Когда я лежала в роддоме, ждала Игорька (ну, тогда мы еще не знали - мальчик или девочка родится), мы с мужем каждый день писали друг другу письма, записочки, а то и несколько раз на день. Читала, смеялась, а Игорь слушал и был невпопад серьезен. Как это его не было, а мы с отцом были? То есть он как бы был, мы в письмах говорили о нем: вот он повернулся, вот он меня толкнул, вот он шевелится... И он и не он... Раз он только улыбнулся, когда я в сценах показывала, как мы "ссорились" - я настаивала на имени "Глеб", а имя "Игорь" - это фантазия отца.

- Конечно, Глеб - лучше, - сказал он сердито.

- Но ты у меня не женишься ни на первой любви, ни на продавщице! грозила я.

У меня два страшных сна... Один, как мы с ним тонем... Он ведь хорошо плавал, однажды я рискнула поплыть вместе с ним далеко в море. Повернула обратно, чувствую, сил не хватает - ухватилась за него, да мертвой хваткой. Он кричит: "отпусти!" Я кричу: "Не могу!" Вцепилась, на дно его тяну. Он все-таки оторвался и стал меня подталкивать к берегу... Поддерживает и подталкивает... Так мы с ним выплыли.

А во сне я его не отпускаю... Мы и не тонем, и не выплываем... Идет такая схватка в воде...

Второй сон... Начинает идти дождь, но я чувствую, что это не дождь, а земля сыплется. Песок. Начинает идти снег. но я уже по шороху слышу, что это не снег, а земля... Песок. Лопата стучит, как сердце шох-шох, шох-шох...

Опять меня к концу тянет... К краю. Не хочу! не хочу!

О, мне со дна дано увидеть больше,

Чем с высоты. Я вижу звезды днем.

И запах трав слышней на дне колодца,

И звуки все куда нежнее в нем.

Я много думаю о смерти, но я не хочу себя убить. А как он там? Что там?

Он любил море, речку, колодцы. Он любил все, где жила вода, она его завораживала: "Смотришь в воду, а там темнота". Или: "Только тихая звезда побелела, как вода. Темнота". Еще: "И вода течет одна... Тишина".

И здесь я подхожу к самому страшному месту... Как только я на него наталкиваюсь - быстро отхожу, отбегаю в сторону или иду-иду, а перед этим моментом останавливаюсь как вкопанная. Нет. я не права, а может быть, и права. Нет, конечно, я не права. Это самая страшная мысль, которая у меня была. Все-таки осмелюсь... Произнесу... Впервые произношу ее вслух, вдруг я от нее таким образом освобожусь. У меня нет другого способа выкинуть ее из души, кроме как решиться вымолвить... Вытащить из себя...

Каждый год я писала новый реферат, который потом должна была защищать на кафедре в институте. Как всегда, дома обсуждали его вместе. Я читала за ужином свои выписки, стихи, полюбившиеся цитаты. "Поэты, жизнь отдавшие народу, в народе остаются навсегда", - так обозначалась моя тема. Кто есть поэт? Какая у него неизбежная судьба в России! Судьба умереть... В связи с этим мы много дома говорили о смерти, о Родине. Из меня, как из рождественского мешка, сыпалось, сыпалось... Цитаты о нищей дорогой Родине, о том, что мать-нищенка дороже всего... Мой любимый эпиграф ко всему в нашей истории: "Люблю Отчизну я, но странною любовью..." Повторяла, как Блок в письме матери после приезда из-за границы писал, что родина сразу показала ему и свиное, и божественное лицо. Упор, конечно, делался на божественное.

Что еще происходило в этот последний год? Игорь ездил в Москву на могилу Высоцкого. Влюбился в девочку Наташу, после что-то у них разломилось, он перестал говорить о ней стихами. Взял и постригся наголо, стал очень похож на Маяковского.

Последнее лето... Загорелый. Большой, сильный. Ему давали на вид восемнадцать лет. Поехали на каникулах с ним в Таллин. Он был там второй раз, водил меня всюду, по разным закоулкам. За три дня мы жахнули кучу денег. Ночевали в каком-то общежитии. Возвращаемся с ночного похожа по городу - он обнял меня за плечи, смеемся, открываем дверь. Подошли к вахтерше, она не пускает:

- Женщина, после одиннадцати входить с мужчиной нельзя.

И тут я Игорю на ухо:

- Поднимайся, я - сейчас.

Он пошел, а я шепотом:

- Как вы можете! Как вам не стыдно! Это же мой сын!

...И не дано вам видеть...

Как я скрываюсь в белой пелене,

И одеваюсь в сумерки скупые,

И исчезаю в темно-синем сне.

Я хотела, чтобы он стал врачом... Еще ничего не случилось, никакого намека, а на меня внезапно накатывали приступы немого отчаяния: "Не хочу, чтобы он был поэтом! Не хочу!" А он писал и писал стихи...

И ночь зеленая таинственно отходит,

И место сада занимает день.

Последний месяц... У меня умер брат. Если бы можно было повернуть время назад, я не брала бы в эти дни с собой сына. Но у нас в роду мало мужчин, и он мне помогал, поневоле выходило, что общался со смертью. Смотрел на нее, привыкал. В поэзии, в кино - смерть красивая: на ходу, на лету... Трупа нет, труп мы не видим... Как его моют, одевают... Как на второй день уже появляется запах... Ничего этого в искусстве нет. После того. как уже было поздно бояться, у меня возник страх, что он подглядывал за смертью, слишком долго возле нее находился: "Игорь, переставь цветы... Принеси стулья... Сходи за хлебом..." Вот эта обыкновенность происходящих рядом со смертью вещей могла подействовать на него неожиданным образом. Тут все могло сомкнуться и желание пережить то, о чем хотел написать, и непосильно безумные для его лет вопросы - зачем, куда?

Приехал автобус. Все родственники сели, моего сына нет.

- Игорь, где ты? Иди сюда.

Он входит, все места заняты.

То ли от толчка, то ли... Автобус тронулся, и брат на мгновение открыл глаза. Плохая примета - в семье еще будет одна смерть. Я думала: моя мама, боялась за ее сердце... Стали опускать гроб в яму, что-то упало туда, я прыгаю в глину, достаю. Никто в яму не прыгает... Плохая примета... На поминках все сели, всем стульев хватило, и снова за этим столом Игорю места нет...

Если бы можно было повернуть назад... Я не дала бы ему смотреть на смерть... Вглядываться...

...А теперь по часам... Четырнадцатого декабря... Утром... Я умываюсь, чувствую: стоит в проеме дверей, держась обеими руками за дверной косяк, и пристальным взглядом обводит ванную, потом мои руки, лицо...

- Что с тобой? Садись за уроки. Я скоро вернусь.

Молча повернулся и ушел в свою комнату.

Я встретилась с подругой. Она связала для него модный пуловер. Мне хотелось сделать ему красивый подарок на день рождения. Принесла домой, муж поругал: