Таня Перес - Дитя дорог Страница 9

Теперь новая задача: в последний момент, когда я попробовала поднять ведро чтобы перешагнуть порог, ручка ведра порезала мне руку. Я кричу, собака сейчас же отвечает, и часть молока вылилась на ступеньку. У меня есть гениальный ответ на это. Я зову собаку, она сразу же является, все понимает, вытягивает розовый язык и все кончается хорошо.

Запах свежего молока сводит меня с ума. Я не буду наливать себе молока, я не воровка! Ай, ай, ай! Борщ! Как я его подвину? Деревянная лопата слишком тяжелая, я могу перевернуть горшок! Я думаю. Вдруг идея. Беру три полотенца, обворачиваю правую руку в полотенце, медленно и спокойно тащу его за ручку. Ужасная жара. Берет много времени. Кончено! Ни одной капли не упало! Я не попробовала борщ. Невозможно. Моя совесть мне не дает. И кроме этого я не знала, где ложки, и не посмела искать.

А теперь третья задача – почти невозможная. Опять лопата. Я знаю, что не получится. Я не буду трогать лопату.

Колоссальная, новая идея. Я беру половник, который весит у печки. Опять беру полотенце в правую руку. Хватаю половник снизу, а его верхняя согнутая часть помогает мне подтащить противень, на котором лежит хлеб. Медленно, медленно, медленно, я тащу противень. Какое счастье – хлеб стоит на месте. Все сделано. Хлеб и борщ стоят как солдаты впереди печки, все будет горячим, когда люди придут с работы, а я иду спать. Я ложусь на печку, стараюсь заснуть. Очень тяжело заснуть на пустой живот, и вдруг, о счастье, наши мужики возвращаются с картошкой, запах которой сразу заполняет избу. Они счастливы. Все в порядке. Женщина спрашивает меня:

– Ты уже ела?

– Еще нет, – отвечаю я.

С очень странной для меня легкостью они поставили тяжеленный горшок на стол. Каждый член семьи получил деревянную ложку и начал хлебать борщ. Они брали большие куски хлеба и макали его с удовольствием в горшке. Я не смела. Хозяин посмотрел на меня с жалостью. Принес тарелку, отрезал кусок хлеба и дал мне ложку:

– Зачем это? – спросили дети. – Она принцесса?

Я молчу. Хозяин дома решил меня защитить:

– Как вы не видите, что эта маленькая девочка очень стесняется. А главное – это наша гостья!

Я прошла экзамен! Я там осталась на несколько дней. Мне было очень приятно быть в этом доме. Чудные, прекрасные люди!

9.

Я продолжила путь. И вдруг по дороге я понимаю, что я ушла в сторону от дороги. Я вижу, что больше нет электрических столбов, которые указывают мне путь. Я теряюсь. Страшно. Очень страшно. Идти не трудно, но куда?! Передо мной стелется ровное белое поле, монотонное, без какого-либо знака, за который можно ухватиться взглядом. После нескольких часов пути я вижу что-то темное вдалеке передо мной, но понятия не имею, что это такое. Я приближаюсь к заборам и продвигаюсь вовнутрь. Я попала в колхозный хлев, оттуда вывели всех животных, румынские войска угнали их на убой. Там были открытые сооружения с полками, на которых раньше хранили зерно. К моему удивлению, на этих полках было много сена. Я вскарабкалась наверх по лестнице, это было очень высоко, прямо под крышу, моя одежда была тяжелой и мокрой. Танины валенки превратились в тесто, а потом замерзли. Там было тепло. Я закапываюсь в совершенно сухое сено и засыпаю.

Под утро я просыпаюсь от холода и от запаха керосина, которым мазали мне волосы вчера для уничтожения вшей. Я не была особенно голодной, но все-таки я откусила кусочек хлеба с салом, который мне дали перед моим уходом. Жуя этот кусок хлеба, я подумала об этой чудесной семье, которую мне пришлось оставить позади. Я очень сожалела, что необходимо было их оставить. Это было нужно для их личной безопасности. Типичная украинская семья, люди довольно молодые – 30, 40, а может быть и 50 лет. Дети не умеют определять возраст! У родителей и бабушки было определенное образование, они учились в школе. Начальная советская школа – это пять-семь лет учебы. Такие школы были в каждой деревне и местечке. Многие не учились дальше. Но некоторые оканчивали и десятилетку, а кое-кто попадал в университеты и высшие школы. В ближних городах было мало учеников из деревни. Эти люди были довольно грубоватые, но на мое счастье отнеслись ко мне с большой теплотой. Иногда я даже видела слезинку в уголках глаз хозяйки.

Но что делать с моей шапочкой? Я носила теплую красную шапочку, еще купленную в Кишиневе и завязанная под подбородком. Моя хозяйка попросила меня заменить эту шапочку платком. Я не хочу отказываться от последней вещи из моего прошлого существования. Я не хотела отказываться от памяти о моем папе, который говорил:

– Моя красная шапочка, мой любимый, маленький гномик.

Я сохранила шапочку. Когда я была там, наверху, я вдруг поняла, что эта шапочка очень опасна. Ее можно увидеть издалека на фоне белого снега. Моя красная шапочка может меня выдать! Эти хорошие люди дали мне свою старую одежду. Все эти вещи были разных цветов, я их не помню. Со слезами я зарыла мою красную шапочку в сено. И решилась расстаться с ней совсем. Было очень тяжело. Я надеваю одну из тряпок на голову и продолжаю жевать мой кусок хлеба. Слезы текут. Хлеб очень сухой. Нет воды. И нет вокруг снега, который можно было бы взять в рот вместо воды. Вдруг я слышу странные звуки.

Отряд румынских солдат в их типичных шапках похожих на вареники входят во двор. Они тащат молодую женщину на середину двора. Девушка кричит дикими криками. Я смотрю сверху и вижу всю сцену. Девушка была очень молода. Может 15-16 лет. Они ее притащили за руки прямо на середину двора. Она была одета только в блузку и юбку, на ней не было ничего теплого. Я не понимаю, почему они так мучают ее? Они ссорятся между собой, оставляют в стороне оружие и бросаются на нее один за другим. Когда они ее насилуют, она страшно кричит, а они ее бьют и ругают. Это продолжается долгое время. Пока ее крики не начинают ослабевать. Ругательства прекратились, но «действие» продолжается! Эта картина возвращалась ко мне много-много лет. Только по прошествии многого времени, я поняла, что они делали. Девушка умерла, а они продолжали насиловать ее, пока все «члены общества» не получили свое. Они орали:

– Теперь я! Теперь я!

Они насиловали труп. Все, до последнего солдата.… К ее счастью, она скончалась, и больше ничего не чувствовала. Я не знаю, откуда они ее приволокли.

Когда они закончили это «действо» то схватили ее за тонкие ручки. И потащили со двора. Ее широкая черная юбка заметала следы крови, которые тело оставляло за собой. Все кончилось, наступила тишина. На земле в снегу остались следы тяжелой армейской обуви. Место, где лежала эта бедная девочка, было помечено красной кровью на белом снегу. Что делать? Что остается делать? Спать. Я засыпаю.

На следующий день я услышала, как телеги приближаются к амбару и голоса, но на этот раз на русском и на украинском. Телеги были загружены, но я не видела чем. Я не хотела, чтобы меня там видели. Я проскользнула к лестнице и потеряла платок, который был у меня на голове. Я тут же поднялась назад и стала искать свою красную шапочку, иначе я бы замерзла. Я проскользнула еще раз, по той простой причине, что не могла спуститься по-другому. Валенки цыганки Тани были тяжелыми, жесткими. Вдобавок ко всему они были мокрые насквозь. Я должна была оттуда убежать как можно скорее. Я вышла из других ворот двора, чтобы не встретится с теми, кто собирался туда зайти. Я продолжила свой путь на восток почти бегом. Я ориентировалась по солнцу. Я вновь увидела электрические столбы по краю дороги. Дорога не была дорогой. Она была испещрена следами колес от телег. Следующая остановка была в маленькой деревушке с несколькими домами. Когда я подошла туда, я поняла, что там живут совершенно другие люди. Я их боялась. Они разговаривали на молдавском языке, на румынском наречии. Там было огромное количество солдат, которые ходили вокруг домов. Они, по всей видимости, остановились в деревне. Мне пришлось обойти деревню. Это было крайне сложно. Дальше я шла по снегу. Я не знаю, сколько прошло времени. Солнце садилось очень рано. Я слышала голоса пьяных парней, которые пели и ругались. Они прошли передо мной, обошли меня сзади – я не могла сбежать. Я испугалась. Мои ноги дрожали. Это мой конец. Они меня схватили, распахнули мое пальто и оторвали все пуговицы. Они увидели огромный железный крест, крест цыганки Тани, который висел у меня на шее.