Антонина Пирожкова - Я пытаюсь восстановить черты. О Бабеле – и не только о нем Страница 9

Мелкое печенье мама делала сама и засыпала его в большие жестяные коробки из-под конфет. Иногда, зайдя на кухню, я заставала маму сидящей на низкой скамеечке. Перед ней стояла жаровня, а в миске было жидкое тесто — она пекла вафли.

Гости часто приходили совсем неожиданно, так как телефонов не было, и не всегда они могли прислать горничную, чтобы предупредить о визите. Но, когда бы они ни приходили, всегда было чем угостить, а к чаю подавали разнообразное печенье, конфеты и варенье.

Папа любил играть в преферанс и собирал знакомых, чтобы расписать пульку. Если мужчины приходили с женами, то они усаживались играть в гостиной за отдельный столик, покрытый зеленым сукном, а их жен мама собирала в столовой и подавала чай или кедровые орехи. Угощение кедровыми орехами — а их заготавливали на зиму большое количество — называлось «сибирский разговор». Насыпалось большое блюдо поджаренных крупных орехов и ставились тарелки для скорлупы. Щелкали орехи и вели беседу. Орехи покупались самые крупные, они были настолько вкусные, что от них нельзя было оторваться до тех пор, пока не начинал болеть язык.

Если мужчины приходили одни, без жен, то за пулькой иногда засиживались до утра. И тогда мама доставала жареных рябчиков, подогревала их и кормила ужином.

Все хозяйственные дела по дому вела домашняя работница, которую мы называли тетей Глашей, она же смотрела за огородом, поила и кормила скотину и птицу, убирала двор и кухню, готовила под руководством мамы обеды и ужины, и ее хватало на множество других дел. Спала она в холодное время года на русской печке в кухне, а в жаркие дни на полу, который мыла каждый вечер, после чего стелила себе постель. Кроме тети Глаши, у нас работала еще молодая девушка Марфуша, которая убирала комнаты, бегала по поручению отца к знакомым, а ночью спала с нами в детской. Марфушу я очень хорошо запомнила за шитьем платья из синего ситца в белый горошек, которое было украшено множеством сборок по подолу и на груди, и шила она это платье на руках, так как швейной машины у нас еще не было. Я любила смотреть, как она работает, на мелькающую в ее пальцах иголку, и восхищалась ее умением. Позже мама купила ножную швейную машинку «Зингер» и шила одежду нам, детям, себе и прислуге.

Среди наших знакомых в селе Красный Яр была семья крестьянского начальника Дмитрия Ивановича Макшеева. Он был женат на Софье Константиновне, и у них было три дочери — Любовь, Вера и Надежда. Она была еврейкой, но перед свадьбой крестилась и приняла православие. Старшие девочки Любовь и Вера учились в городе в гимназии. С младшей дочерью Надеждой я дружила, начиная с пятилетнего возраста.

Кроме семьи Макшеевых, родители дружили с семьей священника отца Владимира, с врачом Сироткиным, который был нашим домашним доктором, а также со всеми учителями. Мама, кроме того, дружила с семьями Родовских и Стремлиных, державших в селе магазины. Семья Стремлиных запомнилась мне из-за несчастного случая в их доме. Маленький мальчик, играя, снял со стены ружье, направил на сестру и нажал курок. Он попал девочке в самое сердце. Ужасно!

Когда мама пошла к ним в дом, то взяла меня с собой. Мне тогда было лет шесть. Девочка лежала в гробу на столе, а какая-то их знакомая показывала всем на ее груди рану, прикрытую носовым платком. И я увидела красное отверстие в груди девочки и ужаснулась от вида открытой раны.

Брат девочки вертелся тут же, конечно, не понимая, что произошло, не понимая, что такое смерть. Быть может, он даже завидовал своей сестре, ради которой пришло так много людей с цветами. Родители были безутешны. Вся эта картина произвела на меня такое сильное впечатление, что я заболела, а папа сердился на маму, что она взяла меня с собой.

У мамы был «поклонник» — молодой человек Федя без одной руки, вместо которой у него была гладкая черная палочка. Федя торговал водкой в монопольке — так назывались тогда небольшие магазинчики, доход от которых шел в царскую казну. Он был добрейшим человеком, очень любил меня и других детей, и мама, если надо было куда-то уехать на несколько дней, всегда приглашала Федю остаться с нами. Она доверяла только Феде.

Однажды Федя научил меня петь песню с такими словами:

Ах, какое наслажденьеБыть военного женой.Муж уедет на ученье,А ко мне придет другой.

И, когда у нас были гости, Федя поставил меня на стул и попросил спеть эту песню. Все смеялись.

И всё же главными нашими друзьями было семейство Макшеевых. Причем не столько Дмитрий Иванович, которого я запомнила с бородой и в форме крестьянского начальника с эполетами и какими-то шнурами, а Софья Константиновна, миловидная и добрая, и девочки Люба, Верочка и моя подружка Надя. Когда старшие девочки уезжали учиться в город и Надя оставалась одна, Софья Константиновна уговаривала мою маму оставить меня у них ночевать. Мы играли дома или во дворе, где были качели, стояла большая ванна и была куча белого песка. Двор был огорожен высоким забором, и за его пределы нас одних не выпускали. Так же, как и у нас дома, дети могли играть во дворе, а на улицу выходили только со взрослыми. За огородом нашего дома протекала река Кеть, доставлявшая нам много радости летом. Дом же Макшеевых был далеко от реки, поэтому мы иногда забирали Надю к нам и с ней ходили на речку.

После войны 1914 года в нашем селе появились пленные, и одного из них, Карла, папа привел к нам в дом. Он был столяром, умел делать всякую мебель, и ему отвели место в передней, где он и спал. Карл смастерил там верстак и начал делать для нас красивую мебель. В передней запахло стружкой и лаком, и мы с братом Игорем готовы были проводить целые дни, наблюдая за работой Карла.

У Макшеевых в это же время работал повар Адольф, который, приготовив обед, любил выйти во двор, лечь на траву и спать. Мы с Надей, пока он спал, насыпали ему на халат песок, всякий мусор и очень веселились. Зато, когда он просыпался, надо было быстро удирать домой.

Карл сделал для нас много мебели: красивый буфет для столовой, письменный стол в папин кабинет, комод для маминой спальни, стулья и небольшие столики. Потом он от нас уехал — работать ли в другом доме или на родину, я не знаю. Шел уже 1915 год. Папа служил в Волостном управлении в Красном Яре и частным образом занимался адвокатской практикой. В свободное время он часто уходил в лес один, так как мама не переносила ни запахов леса, ни сильного запаха цветов — у нее начинала болеть голова.

Как-то раз мы сидели за столом и пили чай, окна были открыты, и вдруг в окно что-то влетело и мягко упало на пол. А затем появился папа с корзиной ягод и огромным букетом цветов. А в окно он бросил мешочек, туго набитый хмелем, который в то время использовался вместо дрожжей.