Раиса Горбачева - Я надеюсь… Страница 9

Что могла я сказать ему? Как утешить? Что бы ни стряслось с нашими детьми — даже если это удар слепой стихии, — мы, взрослые, в такие минуты смотрим в детские глаза не просто с состраданием, но и с чувством вины тоже.

— И все-таки — что же Вы сказали ему?

— Попросила его крепиться. «Ты же мужчина, — говорю, — а рядом — твоя мама». Сказала, что построим новые школы в его городе, красивые, прочные, в них будет не страшно. Держала его ладошки, и мальчик постепенно успокоился…

Благотворительностью ныне никого не удивишь — и уж американского читателя тем паче. Да я и не хотела бы делать какой-то отчет о своих «добрых делах». Я только хочу сказать, что забота о детях, благотворительность в этой сфере сегодня в нашем обществе не прихоть, не мода, это самая что ни на есть жесткая необходимость. Я не металась в выборе, куда приложить силы. Определилась без труда — в сферу детства. Шефствую над Центральной детской республиканской больницей в Москве, где лечатся дети практически из всех наших республик. Михаил Сергеевич свои гонорары, премии, включая Нобелевскую, передает главным образом на нужды здравоохранения. И часто эти почетные поручения — передать деньги или медицинское оборудование — Михаил Сергеевич доверяет мне. В этом плане им многое сделано для лечебных заведений в разных уголках страны — в Белоруссии, на Украине, в Узбекистане, Казахстане, в том числе и для больницы Красногвардейского района Ставрополья, откуда Михаил Сергеевич родом.

Больница, над которой я шефствую, также получила от него немало современного зарубежного оборудования, валютную помощь. У ее врачей, а это преимущественно совсем молодые люди, «фанаты» своего дела, появилась возможность стажироваться в лучших клиниках США, ФРГ. Сейчас в СССР идет серьезная гуманитарная помощь из различных стран. Хочу особо поблагодарить своих будущих американских читателей — значительная доля этой помощи, в том числе направляемой и на мое имя, поступает из США. Отзывчивость американского народа вызывает у советских людей и у меня лично ответное благодарное чувство.

Вместе с мужем я была в Чернобыле. Неоднократно встречалась с детьми, чья судьба оказалась опалена этим горем. Вошла в правление созданной у нас Ассоциации «Гематологи мира — детям», цель которой — лечение детей, больных лейкозом, а также в правление фонда японского бизнесмена Сасакавы «Помощь детям Чернобыля». Совсем недавно побывала в радиологическом отделении больницы, где встречалась, беседовала и с сегодняшними больными, и с теми, кто состоит под наблюдением больницы, и даже с их семьями.

С чем я никогда не могу смириться — так это с обреченностью. Я Вам уже говорила про Республиканскую детскую больницу. Сюда со всей России, а в общем-то — со всего Союза стекаются самые больные, самые «тяжелые» дети. Увы, есть среди них и неизлечимые… Недавно, приехав сюда, вместе с гурьбой ребятишек вошла и в их общую игровую комнату. Здесь тоже было полно детворы. Стоит такой приглушенный, как бы несмелый, шум — Вы же знаете, как играют тяжелобольные дети. И посреди этой детской пестроты — а в больнице дети едва ли не всех наших национальностей — сидела на низеньком стульчике молодая женщина, прижимая к себе трехлетнего малыша, и неподвижно глядела перед собой. Когда неожиданно увидела меня, сказала глухим, измученным голосом, без истерики, на том крайнем пределе человеческих сил, на который способна, наверное, только женская, материнская душа: «Раиса Максимовна, помогите. Сделайте что-нибудь! Мы семь раз приезжаем в Москву, и только на седьмой раз удалось получить место в этой больнице в гематологическом отделении. Но нас только обследовали и сказали: мол, возвращайтесь домой, мальчик безнадежен. Помогите!»

У меня подогнулись колени. Взяла у матери ее малыша, стала гладить его по головке, и мы с нею обменялись взглядами, после которых слова не имеют значения…

Потом, уже в кабинете главврача, доктора пытались убедить меня, что разумнее все же выписать мальчика: ведь он практически обречен. В случае операции, которую он вряд ли перенесет, лишь один шанс из ста, что будет жить. «Но есть же этот один шанс, и вдруг он — его…» Просила сделать все возможное, и даже больше того. «Умоляю вас», — сказала я.

Мальчика звали Димой. Вчера я узнала: чуда не произошло. Димы не стало…

В тот вечер я уезжал с кипой писем в портфеле. Потом дома долго сидел над ними. Письма уже носили следы делопроизводства: к их уголкам подколоты бумажки с рукописными пометками — от кого, когда получено. Некоторые увенчаны прямо целыми картонными паспортами с грозными бюрократическими аббревиатурами: «код», «шиф», «исп.»… Посмотрел на конверты и понял смысл столь суровой избирательности: картонную шапку имеют письма, пришедшие по адресу: Москва, Кремль, Горбачевой. А если еще короче, совсем уж просто — Москва, Горбачевой Р. М., то и картонки никакой нет — обычный листок бумаги со старомодным, понятным: от кою и когда. Вполне домашняя канцелярия.

В России, как в никакой другой стране, принято писать начальникам. Эпистолярная связь народа с властью вполне в нашей национальной традиции. Как и обычай мысленно поселять больших начальников исключительно в Кремле, хотя ни одной квартиры, за исключением ленинской, да и то нежилой, там давным-давно нет.

Женам же самых больших начальников у нас, по-моему, не писали несколько десятилетий, хотя я, может быть, и не прав.

А тут впору заводить собственную канцелярию. Канцелярии, судя по всему, пока нет: бумажные лоскутки подписаны одним и тем же, уже знакомым, почерком. Стало быть, в графе «исп.» должна бы стоять фамилия моей собеседницы: «Р. М. Горбачева». Но рука кремлевской канцелярии в последний момент, видать, дрогнула: в графе стоит пробел.

Что же это за письма? Исполнения чего, каких таких просьб — а в России письма такого рода — это, конечно же, просьбы, просьбы и еще раз просьбы, продиктованные чаще всего не прихотью, а несовершенствами самой нашей жизни и надеждами на «верха», — ждут корреспонденты от своей адресатки?

Эти письма оказались так или иначе связаны с детьми. Мальчики и девочки Кемеровской музыкальной школы благодарят за встречу в Москве, во время их гастролей в столице. А также — за два баяна «Ясная Поляна», специально изготовленные по заказу программы «Новые имена» Советского Фонда культуры на Тульском объединении «Мелодия» и переданные в дар школе. Длинное, возвышенное и сбивчивое письмо актера и режиссера Р. Быкова, лично для меня — по-прежнему непревзойденного «Айболита-66»: о нуждах детского киноцентра в Москве. Голубенький, фигурный, по-моему, даже надушенный конвертик выскользнул сам собой из объемистой кипы, как будто из прошлого века с его Смольнинским институтом и с благородной архаичностью манер. Наталия Сац: Надеюсь увидеть Вас в середине мая и рассказать Вам про свой проэкт (именно проэкт — даже орфография смольнинских времен) создания ассоциации Искусство — детям». Листок, на котором написано письмо, тоже резной, голубой, шуршащий, как накрахмаленная материя.