Диего Марадона - Я - Эль Диего Страница 9

Когда мы наконец прилетели в Японию, то уже знали, что не можем проиграть. В частности, я, ведь мне предложили взять реванш за мундиаль-78. И в Японии я сделал это. На тот момент юниорская сборная была лучшей командой, за которую я выступал в своей карьере. Я никогда не получал такого удовольствия на поле! Тогда я считал это самой большой радостью в моей жизни, и, если не принимать в расчет моих дочерей, имея в виду одну лишь карьеру, то мне трудно найти что-то подобное… Как красиво мы играли! И за нами наблюдали все, а? Достаточно спросить любого аргентинца, что он помнит о той команде, и я уверен, что он ответит: «Это была команда сумасшедших. Мы вставали в четыре утра, чтобы увидеть ее по телевизору». Так оно и было: в течение двух недель мы заставляли всю страну подниматься в четыре утра.

Не знаю, использовали ли военные из правительства нас в своих целях. Скорее всего, да, потому что они поступали так со всеми. Но одно не исключает другого: нельзя все очернять только из-за военных, и в то же время ни у кого не должно оставаться сомнений относительно того, что я о них думаю. Типы вроде Виделы, заставившие исчезнуть без следа 30 000 человек, не заслуживают нормального к себе отношения. По крайней мере, нельзя очернять воспоминания о победе кучи пареньков… Поэтому я говорю: они жалуются на меня, говорят, что я противоречивая фигура; а наша страна? В нашей стране до сих пор еще есть люди, которые защищают Виделу, и гораздо меньше тех, кто защищает Че. Намного меньше! Они его нисколько не знают. Такие типы как Видела делают все для того, чтобы Аргентина за рубежом воспринималась как грязная страна; напротив, имя Че должно заставить нас ей гордиться.

Но тогда у власти был Видела. И с той поры у меня осталась фотография, на которой я протягиваю ему руку. Я должен сказать, что у меня… не было другого выхода.

Что касается военных, то я всегда буду вспоминать о поведении «Пато» Фильола по отношению к адмиралу Лакосте, который имел вес в аргентинском футболе. В футболе в целом и в «Ривере» в частности. Когда при подписании нового контракта Фильол выставил свои условия — он был суров в денежных вопросах! — Лакосте захотел надавить на него. Фильол же и глазом не повел: перед одним из матчей до исполнения гимнов Лакосте прошел мимо нас, подавая руку каждому. Когда же дошла очередь до «Пато», он так и не шелохнулся. Настояший феномен!

Но вернемся к этой истории. Японцы почти сразу же нас приняли, мы показались им симпатичными. В матче открытия, 26 августа, в Омийе, мы забили пять безответных мячей Индонезии. С тех пор мы больше не останавливались: 28-го обыграли 1:0 Югославию, 30-го Польшу — 4:1. Мы играючи заняли первое место в группе. Я был капитаном сборной и мне доставляло удовольствие занимать эту должность: каждый раз, когда я разговаривал с Клаудией по телефону, она говорила мне, что когда на моей левой руке была капитанская повязка, я поднимал эту руку выше и выше. Она называла меня Большой Капитан. В действительности из-за этого я чувствовал за собой большую ответственность, хотя все равно в некоторых вещах не мог себя сдержать. Это имеет отношение к моей личности, к моему пониманию футбола: я думал только о реванше, о том, что мне дали возможность сыграть все матчи на мундиале, целых 90 минут в каждом, и я не хотел упускать свой шанс. В 1/4 финала против Алжира Флако меня заменил. Зачем?! Я закатил кошмарный скандал… Сперва я сел на скамейку запасных с побагровевшим лицом. А потом отправился прямиком в раздевалку, где меня захлестнула волна чувств, и я стал реветь в три ручья как сумасшедший. Когда матч закончился, и вернулись ребята с очередной победой 5:0 в кармане, они заметили, что со мной не все в порядке.

Они спросили меня, и я ответил, что произошло. Все пытались утешить меня, в особенности Эль Флако, который сказал мне: «Диего, вы хотите играть всегда. Я уже думал о том, чтобы заменить вас в игре с Польшей. Неужели вы не отдаете себе отчет в том, что я хочу вас поберечь?». Какое к чертовой матери «поберечь», я думал о том, чтобы сыграть во всех матчах от начала и до конца!.. В тот вечер я почти не ужинал и все время думал о своем капитанстве, об ответственности. Так или иначе все позабылось через два дня, когда пришло время сыграть против Уругвая, в полуфинале, 4 сентября. Моя обида была недолгой, не правда ли? Вот таким я был уже в то время.

Тот матч против уругвайцев был матчем против… уругвайцев. Для «класико риоплатенсе»1 присутствовали все традиционные атрибуты. Меня достали ударами по ногам, и мы обыграли их, потому что оставались верными своему стилю. Встреча завершилась со счетом 2:0 в нашу пользу; один гол записал на свой счет Рамон Диас, другой — я, головой. Когда он забил первый мяч, я закричал как сумасшедший и в мгновение ока оказался у скамейки запасных соперника. Шут да и только! Со стороны могло показаться, что я над ними издеваюсь… Потом, когда матч закончился, я попросил у них прощения. Я был не в себе: все-таки мы уже вышли в финал. Меня преследовала мысль о том, чтобы вернуться в Аргентину с золотыми медалями. Каждую минуту в моей голове проносились кадры из фильма, как мы спускаемся по лестнице самолета с трофеем в руках… Но существовало опасение, что этого может и не произойти. Потому что мы могли проиграть русским? Нет, лично я нисколько не сомневался в нашей победе. Дело в том, что Менотти уже объявил мне о том, что возьмет меня в национальную сборную в турне по Европе, и у меня уже не оставалось времени… Я хотел умереть: с одной стороны, я не собирался отказываться выступать за национальную команду, но, с другой, не хотел, чтобы разрушилась моя мечта. Знаете, что меня спасло? Военная служба! Да, сеньор, мне и Барбасу пришли повестки, так что по любому мы должны были вернуться. Эта новость пришла за день до финала, и теперь мне ничего не оставалось, кроме как обыграть советских.

С Барбасом, которого я очень люблю, мы делили номер. Финал должен был пройти в семь часов вечера, 7-го сентября. С Хуаном мы попытались поспать во время сиесты, однако не смогли сомкнуть глаз: мы смотрели на стрелки часов. Черт подери, на них всегда было три часа дня! Какая мука! Эти часы ожидания всегда меня убивали. Я предпочитал играть днем, потому что любил спать до полудня, и в таком случае у меня не оставалось времени на терзания… Но с этим временем царила полная неразбериха. Утешением служило то, что нам не нужно было вставать ни свет, ни заря: когда нам предстояло выйти на поле, в Аргентине часы показывали семь утра.

Наконец, на микроавтобусе мы отправились на Национальный стадион, который расположен в центре Токио, и там начали соблюдать все те приметы, что мы раньше призывали себе на помощь. Например, перед матчем с Уругваем Сесар собирался провести совещание, а я задерживался. Тогда Рохелио Понсини, который был его помощником, позвал меня: «Диего, не хватает только вас». Перед игрой с СССР я задержался специально, дожидаясь, когда Понсини вновь меня позовет. Сам Менотти стучал пальцами по стене, и казалось, что звучит какая-то тропическая музыка. Пока не начался последний матч, я подошел к нему и спросил: «Сесар, сегодня вы не играли на пальцах?». И тогда он начал выбивать ритм, другой, более интимный, до тех пор, пока я не отправился в душ. Там я молился, просил, чтобы мне помогла моя мама, и Бог играл за меня; чтобы за меня молилась Клаудия, и мы победили.