Кирилл Андреев - Три жизни Жюля Верна Страница 9

На парижскую мостовую пролилась первая кровь, и пять убитых пожертвовали своей жизнью за торжество республики. Но тотчас же эти трупы были взвалены на телегу, которая медленно двигалась по бульварам при свете факелов. На телеге стоял рабочий, который время от времени приподнимал труп молодой женщины, залитый кровью, и кричал:

– Мщение! Убивают народ!

– К оружию! – грозно отвечала толпа.

Над Парижем, как грозовое облако, висел набат, призывающий строить баррикады. Улицы были перекопаны и усыпаны битым стеклом. Неумолчный барабанный бой призывал всех к оружию.

После бегства короля народ ворвался во дворец, рабочие сели на трон, на карнизе которого чья-то рука вывела надпись: «Парижский народ ко всей Европе: свобода, равенство и братство. 24 февраля 1848 года».

Затем трон вынесли на улицу. Торжествующая толпа пронесла его по всему городу, на каждой баррикаде организовывался летучий митинг, причем трон павшего короля превращался в трибуну народных ораторов. Потом трон был сожжен под ликующие клики толпы, пляшущей карманьолу.

Свобода, равенство, братство! Молодому Жюлю Верну казалось, что эти слова имеют магическую силу: достаточно провозгласить их, чтобы мгновенно исчезли ненавистные королевские троны, сословия, церковь, голодные получили хлеб, безработные работу, чтобы бесследно исчезли нищета и эксплуатация человека человеком, разве не стала правительством страны вся нация после введения всеобщей подачи голосов? Разве не уничтожено рабство во французских колониях? разве не французская революция послужила примером для восстания других народов – немцев, итальянцев, поляков?

Но как со всем этим вязалось восстание парижского пролетариата в июньские дни и кровь народа, пролитая республиканским правительством? Жюль Верн не мог этого понять.

Шел конец ноября. Для молодого Верна великий 1848 год начинался по-настоящему на десять месяцев позже, чем для любого парижанина. Это было потрясением. Словно он мгновенно попал в совершенно иную, непрерывно расширяющуюся вселенную, подчиненную иным законам, чем мир, в котором он родился и вырос: сразу стали видны все страны света и ощутим гигантский поток времени.

Париж

Узкий мир, в котором вырос и воспитался молодой Берн, это не вся Франция и даже не весь Нант. Детство и юность бретонского подростка из большого портового города, рассказанные выше, это лишь мир, увиденный глазами самого писателя (в те годы, впрочем, всего лишь сына состоятельных родителей, не больше). Пусть этот маленький мир очарователен, но он был опасен для героя тем, что искаженные пропорции, принятые писателем за действительность, надолго связали его мировоззрение. Слишком мало зная о Франции и своем народе, Жюль Верн мир капли воды, положенной под стекло микроскопа, склонен был считать единственной реальной вселенной. Ведь для того чтобы стать подлинным патриотом всей Франции и ощутить себя братом всех угнетенных народов, нужно было сначала перерасти свой крохотный мирок. Тесный? Душный? Нам он, вероятно, показался бы таким, но сам молодой Берн не мог чувствовать этой тесноты и духоты, как растение, выросшее в парнике, не замечает окружающей его тепличной атмосферы… Тем хуже для растения, если оно окажется слишком слабым к моменту высадки в грунт!

Из чего слагается биография писателя? Из тел произведений, что сделали его имя бессмертным. Ведь именно они заставляют нас рыться в пыли архивов, перебирать связки полуистлевших писем перелистывать пачки пожелтевших газет, чтобы восстановить живой образ писателя и с его помощью раскрыть полнее и глубже ту бессмертную жизнь, что до сих пор – быть может, спустя несколько столетий – яростно бушует под непрочными переплетами его книг.

Из чего слагается биография писателя в тот период, когда он не написал еще ни одной книги?

Париж следующего года был для юноши большой и серьезной школой. Однако биографию писателя за этот период очень трудно восстановить. Биографы его, правда, тщательно собрали и сохранили все подробности его успехов в деле подготовки к экзамену (как будто это важно для жизнеописания человека, имевшего, правда, диплом юриста, но никогда не занимавшегося практикой), составили исчерпывающий список его литературных знакомств и связей, но ничего не рассказали нам о развитии мировоззрения молодого Жюля Верна. Сам писатель не оставил никаких автобиографических записей, раскрывающих историю формирования его идей. Но, к счастью, у нас в руках сто томов его произведений, в которых отразились и все великие события его века, поразившие воображение писателя, и все его мечты.

Вселенная писателя расширялась очень медленно. Прошло немало лет до тех пор, пока горизонт Жюля Верна охватил Париж, Францию, весь мир, прошлое и будущее. А в первые годы своего ученичества (ведь для того чтобы стать писателем, недостаточно одного таланта), в эти первые годы Жюль Верн был всего-навсего молодым провинциалом с жадно раскрытыми глазами, прибывшим, чтобы увидеть Париж своими глазами, узнать тот народ Парижа, чей голос, как сквозь сон, эхом доносился до сонного Нанта.

Мадам Шаррюель при первых же раскатах революционной грозы променяла Париж на солнечный Прованс, и Жюль уже не мог остановиться у тетки на улице Терезы. Еще в Нанте было решено, что он поселится у ее сестры, мадам Гарсе, вернее у ее сына, своего двоюродного брата Анри Гарсе, профессора лицея Генриха IV. Но Аристид Иньяр, который давно готовился к встрече, уже нанял своим нантским друзьям две смежные комнатки в доме № 24 по улице Ансьен Комеди. Впервые в жизни Жюль Верн имел собственный дом – и где же! – в республиканском Париже, на Левом берегу Сены, в квартале, до сих пор жившем памятью о Робеспьере и Марате.

Здесь, на Левом берегу, человека с воображением легко может охватить иллюзия, что он живет в большом приморском городе. Подозрительные шумные кофейни, угловые здания с острыми фасадами, похожими на носы кораблей, в вечерние часы – туман и людской сброд на улицах. Иногда ветер доносит пронзительный вой настоящей сирены и влажное дыхание Сены. Для молодого провинциала это был иной, не королевский Париж, образ которого воплотился для него в площади Вогезов в прошлом году, но город, живущий идеями великого Сорок восьмого года.

Обстановка его студенческой комнатки состояла из древней кровати, стола, двух стульев и комода, а из окна открывался вид на городские крыши и великое разнообразие печных труб. И Жюль Верн очень быстро почувствовал себя настоящим парижанином. Он не хотел думать об экзамене – ведь до него оставалось, по крайней мере, три месяца. А дальше? «О делах – завтра», – отвечал Жюль Верн своей любимой поговоркой.