Елена Морозова - Маркиз де Сад Страница 9

Благодаря энергии и активности жены, Жан Батист к концу года вышел на свободу. Более того, Мари-Элеонор удалось добиться небольших выплат — то ли в счет недоплаченного содержания, то ли просто из сострадания к ее плачевному положению. Вернувшись в Париж, граф употребил все силы для восстановления своего честного имени и поисков хотя бы какой-нибудь достойной должности, так как долги его были настолько велики, что ему стали отказывать в кредите. Но из департамента иностранных дел долетали исключительно ехидные реплики, на которые, по свидетельству современников, был весьма горазд бывший в то время министром иностранных дел маркиз Рене Луи д'Аржансон. В обществе де Сад по-прежнему считался креатурой клана Конде, у которого было полно врагов. А так как нападать на принцев крови всегда опасно, отыгрывались обычно на их приверженцах. Тем более что де Сад всегда был готов подать повод для нападения. Сочтя небольшие выплаты, полученные Мари-Элеонор, оскорбительными, он написал негодующее письмо д'Аржансону, но тот довольно резко напомнил графу, что в его положении надо довольствоваться тем, что дают.

Успешный дебют в придворной карьере привел к плачевному финалу: еще недавно успешный дипломат, де Сад попал в опалу, вокруг имени его циркулировали неприятные слухи, и хотя никто не упрекал его напрямую, за спиной у него все время шелестело подозрительное шушуканье. Исполнение временных поручений его не устраивало ни с материальной точки зрения, ни с моральной, а постоянного места ему никто не предлагал. Предвзятое отношение придворных можно было преодолеть единственным способом: получить отличие из рук короля, ибо истинный царедворец подобен флюгеру и смотрит в ту сторону, куда смотрит король. А король своего неудовольствия господину де Саду не высказывал и, возможно, даже не был в подробностях осведомлен о его неудачах. Людовик XV не любил заниматься управлением государством.

«Придворный со стажем», де Сад сделался раздражительным и еще более надменным, отчего стал совершать ошибки, зачастую непоправимые. В частности, сам того не заметив, он ухитрился оскорбить любовницу короля госпожу де Шатору, которая, разумеется, пожаловалась на обидчика венценосному возлюбленному. Еще хуже: об этом оскорблении де Сад узнал только из письма брата-аббата, которому, в свою очередь, сообщил об этом его старинный приятель по галантным похождениям герцог де Ришелье. К несчастью, письмо было получено в январе, когда мадам де Шатору уже не было в живых — она скоропостижно скончалась в декабре. Если бы не трагическая смерть королевской любовницы, возможно, обаятельный вельможа, каковым по-прежнему оставался граф де Сад, и вымолил бы себе прощение у очаровательной женщины и та заступилась бы за него перед королем. Но время ушло, и граф де Сад не мог не понимать, что, вызвав неудовольствие короля, он бесповоротно положил конец своей карьере. Конечно, никто не закрывал перед ним дверей, но и не приглашал войти. Опала — это далеко не всегда Бастилия или изгнание, чаще всего это забвение: вас перестают приглашать на «нужные» приемы, с вами не хотят разговаривать, не принимают ваших приглашений, избегают вашего общества…

Почему, когда вокруг де Сада складывалась зона придворного отчуждения, его супруга не пустила в ход свои связи? Не хотела или не могла, исчерпав собственный кредит доверия во время борьбы за освобождение мужа из австрийского плена? На эти вопросы ответов нет, можно только предполагать: например, что Мари-Элеонор устала от постоянных неприятностей, причиняемых ей супругом, от его небрежного обращения с ней, от постоянного безденежья. Возможно, произошло столкновение двух гордых натур, и ни одна не пожелала уступить. Среди переписки графа де Сада нет ни его писем к жене, ни писем к нему Мари-Элеонор. Судя по всему, после возвращения де Сада в Париж супруги фактически живут в разводе, а в одном из писем к дяде, отправленном в ноябре 1752 года, Жан Батист говорит, что из экономии принял приглашение своей бывшей любовницы, мадемуазель де Шаролэ, и живет у нее. И хотя много лет назад разрыв их отношений сопровождался взаимными оскорблениями и обидами, мадемуазель де Шаролэ сохранила к пятидесятилетнему графу теплые дружеские чувства, которые станут ему поддержкой в его новом положении отвергнутого мужа (или наоборот, мужа, отвергнувшего жену?) и придворного.

В борьбе за место под придворным солнцем граф успевал интересоваться сыном и с грустью узнавал, что бабушкино воспитание не пошло мальчику на пользу: Донасьен вертел старушкой как хотел, заставлял исполнять любые свои капризы. И граф попросил брата забрать Донасьена к себе в Соман. Понимая, что при далеко не целомудренном образе жизни, который вел его брат невзирая на духовный сан, Поль Альдонс не подходил на роль воспитателя юноши, граф решил нанять Донасьену гувернера. Ему рекомендовали аббата Жака Франсуа Амбле, обладавшего солидной теоретической подготовкой, но не имевшего церковной должности. Будучи нрава мягкого и даже меланхоличного, аббат де Сад согласился взять к себе племянника и принять Амбле в качестве гувернера.

Аббат прекрасно относился к Донасьену — а как еще можно было относиться к этому очаровательному голубоглазому и белокурому малышу? — но изменить ради него свой образ жизни был не готов. А это означало, что он не собирался ни изгонять из замка служанок, исполнявших одновременно роль любовниц, ни сокращать свои визиты в деревню, где у него также были дамы сердца. Любопытно: когда Донасьен станет жить в своем замке в Ла-Косте, он — возможно, следуя примеру дяди, — также окружит себя любовницами из простонародья. Наверное, это наследственная черта, ибо спустя несколько лет юный Донасьен, оправдывая собственное беспутство, напишет: «Простите мне мои заблуждения, это всего лишь отражение семейных умонастроений, и я могу упрекнуть себя только в том, что имел несчастье родиться в этой семье. Да хранит меня Господь от глупостей и пороков, кишащих в моем семействе. Я почти уверен, что стал бы добродетельным, ежели бы Господь по милости своей наделил бы меня только их частью». Подобно аббату, Донасьен станет искать плотских удовольствий у шлюх, а удовольствий интеллектуальных… Увы, в отличие от аббата де Сада, состоявшего в активной переписке с Вольтером и ученой мадам дю Шатле, среди окружения Донасьена не будет никого, равного ему по широте знаний и интеллекту. Верная супруга Рене-Пслажи, снабжавшая его в заточении книгами, была прилежной читательницей и обладала недурным литературным вкусом, однако и по количеству прочитанного, и по уровню образованности до Донасьена ей было далеко. Наверное, только с кардиналом де Берни Донасьен чувствовал себя на равных. Но, как утверждают, их переписка надежно скрыта в архивах Ватикана.