О писателе Борисе Житкове - Цезарь Самойлович Вольпе Страница 9

— Превосходно, сильно, выпукло, чудеснейший рассказ! — обнимает и целует…

Художница смеется.

Я делаю ей недоумевающий жест рукой — вот, мол, поди ты!..

Подхожу.

— Вы просто скромничали.

— Ей-богу, нет — я того же мнения, что дрянь.

— Должно быть, хорошо, ведь редактор понимает!

— Ну и я понимаю!

— Так как же?

— Да так! По его понятию он хорош, по-моему — дрянь».

Бориса Степановича обступили редакторы издательства. Каждый сказал ему что-нибудь приятное о прочитанном произведении.

Он слушал эти похвалы с той особенной внимательной вежливостью, которая отличала его всегдашнюю манеру слушать собеседника. Его глаза смотрели серьезно и чуть весело: дескать, я-то знаю, что эта моя штука дрянь, и вам ее разукрасить для меня своими похвалами не удастся.

Это разномыслие с редакцией не случайно. Первый из предложенных Житковым рассказов, «Шквал», показался редакции трудным для детей и из-за тонкого психологического построения, и вследствие серьезности основной психологической темы —  отношения героев к жизни, и вследствие сложной композиции. Житков попробовал тогда сделать рассказ, соответствующий пожеланиям редакции, и написал «Над водой» —  произведение, основанное на сюжетной занимательности (то, что он назвал «кинематограф») и на прямых психологических мотивировках (то, что он назвал «лубок»). Однако он органически был неспособен делать дело, которое не исходило бы из глубокой его душевной потребности, из убеждения, что иначе он и не может. И чтоб написать отвечающий пожеланиям редакции рассказ, он придумал подставное лицо, вообразил себя автором-французом («и будто это француз какой-то пишет, а не я») и, придумав весь рассказ по-французски, потом написал его на русском языке. Новый рассказ был с восторгом принят редакцией, но самого Житкова он совершенно не удовлетворил, показался ему вполне ничтожным.

Дорога Житкова в детской литературе действительно определялась теми особенностями психологического построения «Шквала», которые показались редакции неуместными в детских произведениях (об особенностях творчества Житкова см. ниже, в главе «Писатель»).

В этот день в советскую детскую литературу вошел не начинающий, неопытный литератор, а крупный писатель, сразу ставший ее активной силой, определивший целую эпоху в развитии нашей детской литературы.

Вскоре о Житкове заговорили вокруг. Книги его стали любимейшими книгами советской детворы. О нем стали рассказывать легенды. Стали рассказывать легенды и о его приходе в литературу: что вот, мол, пришел в редакцию детского издательства никому не известный человек, некто Житков, перепробовавший в жизни десятки профессий: бывший и инженером, и кораблестроителем, и капитаном, и рабочим на заводах, и рыбаком, и учителем, и механиком, и циркачом, и дрессировщиком животных, и чертежником, и изобретателем, и летчиком, и шофером, и т. д. и т. д., исколесивший почти весь мир, рассказал об одном из своих приключений и так пленил всех этим рассказом, что его попросили тут же этот рассказ записать; затем эту запись напечатали, и стал Житков сразу крупным писателем. И что будто все его произведения — это такие записанные им устные рассказы, в которых он сам был в действительности главным героем.

Читатели нашей статьи теперь уже легко отличат в этих легендах правду от вымысла.

И действительно, хотя в рассказах Житкова много автобиографического материала, но далеко не все, рассказанное им от первого лица, относится непосредственно к нему. Кое-что основано на рассказах других людей (Ерохина и др.); в иных случаях, воспользовавшись каким-нибудь эпизодом из своей жизни, Житков отступал в подробностях или в развязке от реального развития событий, когда художественный вымысел давал ему возможность более глубоко подчеркнуть мысль и чувство, положенные в основу рассказа.

Что же отличает Житкова как писателя?

Писатель

В первые годы Октябрьской революции в русской детской литературе произошел важный принципиальный переворот.

До революции детская литература исчерпывалась определенным кругом тем, которые и преподносились детям в назидательном тоне. Считалось, что для детей можно писать о немногих определенных вещах. Вот почему получалось, что классическими книгами, любимыми детьми, оказывались только некоторые произведения взрослой литературы, первоначально для детей и не предназначавшиеся («Робинзон Крузо», «Гулливер», «Дон Кихот» и др.).

Крупные советские писатели и поэты, в том числе и Житков, создали новую детскую литературу. Они показали, что в детской литературе все дело не в темах (детям нужно рассказывать обо всем!), а в методе (в особенностях рассказа), и предъявили к детской литературе требование быть настоящим большим искусством, независимо от того, в руки какого читателя попадает книга —  взрослого или ребенка.

Именно потому, что Житков работал в детской литературе как настоящий большой писатель, он смог писать одновременно и «для взрослых» (для взрослых читателей он написал книгу рассказов «Орлянка», большой двухтомный роман «Виктор Вавич» и ряд других произведений).

Но чтобы воздействовать на юного читателя именно силою искусства, детский писатель должен глубоко понимать особенность детского восприятия мира. Советская литература потребовала от детского писателя внимательного изучения своеобразия детского мышления и форм детского творчества (игры, считалки, загадки, песни, сказки и т. п.).

Крупнейшие наши детские писатели, каждый по-своему, ищут решения этой задачи — создания произведений, близких душевному миру ребенка.

Житкова отличает свое, самобытное понимание специфики детского сознания.

«Вот, — сказал он как-то, — отец приходит домой с работы, устал, садится обедать, недоволен и раздражен, что жена копается и никак не разогреет еду, а тут ребенок еще пристает к нему — расскажи да расскажи сказку. Отец устал, ему лень рассказывать, и вот, чтобы отвязаться, он и скажет скрипучим, скучным голосом:

— Жила-была ворона…

Ребенок уже полон драматического интереса:

— Ну, что же дальше?

— Ну и ничего! Полетела ворона на мост.

Ребенок не унимается:

–  Ну-ну, ну-ну, а дальше что?

— Ну и сидит на мосту, сохнет!

— А дальше? Дальше?

–  Что дальше? Ну, сохнет — и высохла.

— Ну! Ну!

— Шел мужик и зацепил ее за хвост.

Ребенок уже не дышит от интереса и только треплет отца за полу пиджака.

— Ну и отломил сухой хвост!

— А дальше?

— Ну и взял да и выкинул бесхвостую ворону в реку.

Ребенок — в слезы.

Тут вмешивается жена:

— На минуту на тебя ребенка оставить нельзя. Чем ты довел девочку до слез?

— Да ничем, —  это отец в ответ с раздражением, —  я ее не доводил. Вот сказал ей только два слова про ворону. Не понимаю, чего она ревет!»

Всегда подчеркивая принципиальное отличие детского сознания от взгляда на мир взрослого человека, Житков, однако, не выносил отношения к детям сверху вниз, отношения к ним как к «пупсикам» с конфетных коробок, ненавидел фальшивую игру в «детскость». Детский взгляд на мир для него — это способность видеть самое главное, это прямое, активное, творческое, безоговорочное отношение к жизни. Подлинно детское для него равно