Сергей Марков - Онассис. Проклятие богини Страница 9

С Ильёй Сергеевичем дружил мой отец, поэт Алексей Марков, и с некоторых пор я стал захаживать в знаменитую мастерскую, благо от нашего журфака в старом здании МГУ дворами было десять минут ходьбы. Порой заходил и с подругами, что народным художником СССР неизменно поощрялось, а избранные приглашались в натурщицы, как для его эпохальных полотен, так и в Суриковский институт, где он преподавал.

Впрочем, в ту пору недостатка в представительницах прекрасного пола в мастерской не было. Предпочтение отдавалось дочерям дипломатов, красивым девушкам подчёркнуто славянской модельной внешности, молоденьким миловидным певицам, балеринам, драматическим актрисам (например, мэтр познакомил меня с Ириной Алфёровой, тогда ещё студенткой, только снявшейся в одном из первых советских сериалов «Хождение по мукам», а в мастерской Глазунова грациозно протиравшей огромные старинные иконы фланелевой тряпочкой).

Практически невозможно было не подпасть под обаяние и неукротимую энергетику этого художника. И теперь, спустя годы, с щемящей ностальгией вспоминается, как в этой надстройке над бывшим Моссельпромом всё было изысканно, дефицитно, красиво, кипуче, масштабно, свободно. Порой возникало ощущение, что не в «застойном» Кремле, рубиновые звёзды которого виднелись из окон, а именно здесь, в мастерской, наполненной прекрасно-возвышенными ликами икон в сияющих окладах, крестами, самоварами, картинами, скульптурами, классической музыкой, непрестанными телефонными звонками со всего света, свободолюбивыми диссидентскими речами, завораживающим иностранным говором, благоуханиями французского парфюма, сигар и фирменных сигарет, решаются судьбы страны и мира.

— Здесь витает дух свободной прекрасной древней Эллады! — восклицала Наталия Анненкова, дочь чрезвычайного и полномочного посла, художница, керамистка, некоторое время жившая в Греции. — Изумительно! А Илюша и сам вылитый грек в профиль! Греция — моя вечная любовь!

В прошлом чемпионка по художественной гимнастике, абрисом фигуры напоминающая амфору (пролежавшую, правда, на дне морском несколько тысячелетий и благодаря ракушкам и водорослям обретшую более смелые формы, чем задумывал мастер), с благородной посадкой головы на красивой длинной шее, с прямым классическим профилем, большими миндалевидными серо-голубыми глазами, Наталия походила на древнюю гречанку — как мы себе их представляли по иллюстрациям и изваяниям в Эрмитаже и Пушкинском музее. Я слушал её восторженно-захлёбывающиеся излияния об Олимпе, Парфеноне, Плаке, мусаке, сиртаки, сногсшибательных романах с невероятно пылкими, могучими, неистощимыми и прекрасными, как боги, греками и пытался представить заданную (для меня — как домашнее задание по наивысшей математике) гречанку-миллиардершу.

— Это просто чудеса, фантастика — острова Эллады! — точно средиземноморская бабочка, порхала по просторной трапезной Глазунова Наталия. — Я была на Родосе, Крите, Санторини, Лесбосе! Была на Скорпиосе, острове Онассиса, действительно напоминающем с вертолёта, на котором мы летали с Кристинкой, силуэт скорпиона! Кипарисы, оливки, ореховые деревья, пляжи, белоснежные яхты, бассейны, дворец! Восхитительно! Рай, истинный рай на земле, хотя, конечно, Элладу нельзя назвать землёй в обычном понимании, это земля богов!

— Вы летали на вертолёте с Кристиной Онассис? — ошарашенно уточнил я.

— А с кем же? Это её остров! — отвечала художница. — Давала по её просьбе уроки рисования с высоты птичьего полёта! Она способная, но непростой человечек! Если уж про меня некоторые говорят, что крыша съехала, то о ней и говорить нечего — безумица, хотя порой даже более чем прагматична, даже страшно, как она там, в голове, всё моментально просчитывает и подсчитывает, но это редко с ней случается, всполохами молний!

— Вы подруги?

— Не знаю, есть ли у неё вообще подруги… ну, подружки, пусть так. Мы и внешне похожи, за сестёр принимали, одного роста, у Кристинки, правда, глаза тёмно-оливковые, и она, конечно, гораздо менее обширна, чем я стала теперь! Но в отличие от меня ей не нравятся греки, она считает их слишком примитивными и провинциальными.

— А отец?

— Отец для неё — настоящий Зевс! В этом мы тоже с ней едины!

— А ваши отцы были знакомы?

— Конечно! Но это надо у мамули спросить, наша общая подруга, знаменитая модельерша Ирочка Голицына их познакомила, кажется, в Швейцарии, мамуля всё помнит, а у меня в голове не удерживается то, что не впитала всеми фибрами душа!..

Очарованный безумно-восторженной Наталией, я попросил подарить мне одну из её греческих фотографий и выбрал ту, где она запечатлена почти обнажённой в позе прекрасно-беспечной богини на Ареопаге перед Акрополем. И, вглядываясь, вообразил на том же валуне, но полувеком ранее сидящим в позе роденовского «Мыслителя», сосредоточенного, обдумывающего свой жизненный путь молодого Аристотеля Сократеса.

Мы гуляли с Наталией по завьюженной старой Москве, она рассказывала о своих «папуле и мамулечке», о детстве, первой любви, а мне чудилось, что это та, другая, такого же роста, но более сдержанных форм и с тёмно-оливковыми глазами рассказывает. Мы ходили на театральные и кинопремьеры, вернисажи, в гости к многочисленным друзьям Наталии. Исподволь я расспрашивал её об Онассисе, мотивируя это тем, что молодые люди всегда интересуются, как стать миллионером. Она, по её словам, лично знакомая со многими миллионерами, весело и загадочно смеялась…

Однажды, на старый Новый год, из мастерской Глазунова она привела меня к пожилой испанке, жившей рядом, в Малом Кисловском переулке в огромной квартире. Испанку звали Долорес Б. К., она была ровесницей века и походила на Пассионарию, свою знаменитую пламенную соотечественницу и тёзку Долорес Ибаррури.

Эта Долорес много лет дружила с родителями Наталии. Куря одну за другой папиросы «Беломорканал», она рассказывала мне, что в первый раз эмигрировала из Испании с родителями в Аргентину, в Буэнос-Айресе работала телефонисткой в большой телефонной компании и близко знала тогда ещё совсем мальчишку Аристотеля Онассиса, не пропускавшего ни одной юбки и из-под полы приторговывавшего кокаином. Ухаживал ли он за ней? «О-ла-ла, какая же женщина, тем более испанка в этом признается, карахо! Он был дико темпераментным, но нежным, от его взгляда кружилась голова…»

В 1930-х годах она вернулась в Испанию, но при диктатуре генерала Франко вновь была вынуждена эмигрировать, уже с детьми — в Советский Союз, которому по гроб жизни будет благодарна, несмотря на нюансы (избежать ГУЛАГа ей не удалось, но знакомство с ним благодаря развенчанию культа личности было краткосрочным). С Аристотелем, конечно, никаких связей у неё больше не было, хотя ей сообщали, что он её разыскивал в Европе. И забыть его она также не сможет по гроб жизни, потому что был он неподражаем, ей думается, ни одна женщина, хоть раз с ним побывавшая, не сможет его забыть, но «Аристо сам себе подписал смертный приговор, предав богиню»…