Геннадий Аксенов - Вернадский Страница 9

Университет дал Вернадскому не только книжное знание. Он с увлечением учится наблюдать природу в ее собственном безмолвном, вернее сказать, бессловесном бытии, еще не отраженном в научном наблюдении. Позднее он скажет о ее тихих и грозных явлениях, о великих загадках природы, пока же старается вглядываться и скромно описывать ее так, как предлагают наставники. Его стремление замечено профессором Докучаевым, который учит, что настоящая наука начинается тогда, когда мы ищем связи между видимыми явлениями. Это высшая прелесть натурфилософии.

Влияние Василия Васильевича выходило за рамки преподаваемого им предмета — минералогии. Именно в те годы он начал большую программу изучения почв, мечтая составить почвенную карту всей России. Тогда-то, собственно, сложилось почвоведение как наука. Докучаев отделил ее от минералогии в собственном смысле слова и стал рассматривать как особое «естественное тело» — сложный продукт взаимного действия разнонаправленных сил, и прежде всего энергии солнца, горных пород и сложной жизни растений, насекомых, животных. Нужно учитывать и деятельность сельского населения, если эта почва культурная. Он дал могучий толчок научной мысли и работы, скажет позже Вернадский об учителе.

В Докучаеве чувствовалась широта, что-то размашисто богатырское. Он не только ученый, но и научный деятель, «русский самородок», человек, сам себя сделавший. Он не только преподавал, но и организовывал исследования в огромных масштабах. Докучаев увлекал за собой целые «выводки» учеников, и почти каждый из них становился потом думающим, самостоятельным ученым.

Побывав с Докучаевым на экскурсии в Сестрорецке, где группа студентов наблюдала, как взаимодействуют ветер, горные породы и море, насыпая на берегу песчаные дюны, Вернадский впервые как бы заглянул за видимое и обнаружил строгую упорядоченность. Радость открытия переполняет его, и он доверяет ее дневнику: «Прежде я не понимал того наслаждения, какое чувствует человек в настоящее время, искать объяснения того, что из сущего, из природы воспроизводится его чувствами, не из книг, а из нее самой. Какое наслаждение “вопрошать природу”, “пытать ее”! Какой рой вопросов, мыслей, соображений! Сколько причин для удивления, сколько ощущений приятного при попытке обнять своим умом, воспроизвести в себе ту работу, какая длилась века в бесконечных ее областях! И тут он подымается из праха, из грязненьких животных отношений, он яснее сознает те стремления, какие создались у него самого под влиянием этой самой природы в течение тысячелетий»9.

Примечательны последние слова. Они точно характеризуют стиль его внутренней работы, весь строй познавательной деятельности.

Большинство ученых работников стремятся узнать устройство, состав и содержание своего предмета, разлагая его на части. Они пытаются понять, как части соединяются в целое. Иногда это напоминает желание разобрать часы, чтобы понять, что такое время. Вернадский же пытался запустить часовой механизм. Он стремился воспроизвести внутри себя идеальный образ природы, в краткий миг пережить то, что происходило в бесконечных областях ее в долгие века и тысячелетия. Он хотел познать время по биению природных часов, зазвучавших внутри. Вот что доставляло ему радость.

Он переживал прошлое природы в обсерватории, куда приходил измерять силу ветра и наблюдать солнце, облака, или когда на квартире Краснова следил за метеорным потоком (Андромедидами). На каникулах в Павловске с радостью пишет, что впервые сам определил три цветка и дал точные латинские названия.

У него как будто открылись глаза. Впервые даже обыкновенный загородный пейзаж — река, лес — уже говорил ему больше, чем видел глаз. Как жалел молодой человек, что у него нет знаний живописи и что он не в состоянии по памяти воспроизводить эти картины, как натуралисты прошлого.

Собираясь в имение замужней сестры, Вернадский просит Докучаева дать ему указания. 26 мая 1884 года записывает: «Сегодня обратился к проф. Докучаеву с предложением, не надо ли привезти образцы почв из Новомосковского уезда Екатеринославской губ. Он мне на это заметил, что очень хорошо, и дал программу, на что обращать внимание и как брать. Я доволен этим, вследствие того беря таким образом обязательство сделать хоть что-нибудь, я становлюсь в необходимость избавиться от своей застенчивости и делать знакомства etc. В первый раз в жизни я поставлен сразу и в самостоятельные житейские и научные обстоятельства»10. Вот так он вдумывался в свой смелый ход и сознательно работал над преодолением своих отрицательных свойств. С юга он привез небольшую, но вполне самостоятельную работу по описанию жизни сусликов, «овражков» по-местному, которые, как посчитал, вносят немалый вклад в почвообразование.

Конечно, Докучаев давно уже обратил внимание на пытливого студента и пригласил его в свою почвоведческую экспедицию. То была знаменитая, продолжавшаяся несколько лет комплексная Нижегородская экспедиция (1882–1887), организованная на средства земства. Василий Васильевич разработал большой план всестороннего изучения не только почв, но и других природных ресурсов губернии.

Вернадский счастлив. Он с огромным воодушевлением готовится к экспедиции. А наблюдения начинает вести прямо в вагоне поезда, уносящего его в Нижний. Он нарочно взял билет во второй класс и пристально всматривается в «народ», расспрашивает о заработках, о школах, о том, что читают в деревне.

Сохранилась почти полностью его рабочая тетрадь июля-августа 1884 года. Видно по записям, что молодой натуралист впервые соприкоснулся с реальной жизнью. Незнакомая местность, незнакомый народ. Так оно и было. Что знал он, вчерашний гимназист, о своей стране? В кладовой его памяти давние детские впечатления. В последние годы дальше Павловска, куда семья выезжала на дачу с инвалидом-отцом, нигде не был. Лишь накоротке познакомился с Южной Украиной.

Теперь он попадает в центр бурно развивающейся области. В Нижний Новгород стремились купцы, артельщики, строители и мастеровые, город жил ярмаркой, превращался в «карман России». Здесь все искали дела и заработка. Вернадский расспрашивает и наблюдает, записывает огромное количество сведений, как будто не имеющих отношения к заданию: прошлое и настоящее обширного края, рыночные цены, объемы улова рыбы в Волге и Суре, характер речных отложений и берегов. Наблюдая эту новую бурную жизнь края, он и в себе чувствует пробуждение рабочей, молодой энергии.

Наиболее сильное впечатление на него произвела — и тут виден натуралист — сама Волга. Он только что приехал с Днепра и теперь как-то особенно зримо и образно представил себе картину огромных водных стоков на всей поверхности планеты. Так и кажется, что он не уходит с палубы парохода, несущего его из Нижнего в Васильсурск. Записывает, скользя от наблюдений к мыслям и поэзии: «Тихо, спокойно, изо дня в день разрушая и слагая твердый материал своих берегов, они текут, неся награбленное у материка, сносят его в море, загромождая свои устья. Велика река ночью, когда ясная ее поверхность едва колеблется от расходящейся зыби, когда пароход скользит по ней и, разбивая ее поверхность, отбрасывает волны на берега реки. Здесь они находят одна на другую, сливаются, цепляются и шум от них едва слышится там вдали. Когда заходит солнце и разноцветные облака востока неба отражаются в зыби реки, когда ничего не видно на берегах — крутых и высоких правых и песчаных левых — тогда в душу проникает какое-то спокойствие.