Золото Рюриков. Исторические памятники Северной столицы - Владимир Анатольевич Васильев Страница 9

— Что вы упрямитесь? — с сожалением в голосе сказал Василий Козьмич.

— Я могу быть свободен? — спросил Алексей, словно не расслышав гневных отповедей на свое заявление.

— Что-о? — протянул Шебуев, сдвигая к переносице брови.

Травин вдруг понял — он хватил лишка. Так разговаривать с человеком, который был почти на четверть века старше его, мог только невежда.

«Что я себе позволяю?» — спросил он себя, уставившись в пол и чувствуя, как краска заливает лицо.

В какое-то мгновение Травину вспомнилось, с каким трепетом ждал на экзамен Василия Козьмича, переполняясь гордостью: он будет рисовать в присутствии того самого Шебуева, который создал огромное полотно «Петр Великий в сражении при Полтаве», и волновался, ловя каждое его слово, когда профессор оценивал выполненный им рисунок плафона.

— Что вы себе позволяете? — словно услышав мысль Алексея, громко сказал Шебуев.

В помещении вдруг стало тихо. Было слышно, как барабанит дождь по стеклу и откуда-то издалека долетают глухие отзвуки грома.

Выскочив на набережную, Травин попал под сливной дождь. Он было повернул обратно к Академии, но, сделав пару шагов в направлении ее, резко развернулся и быстрым шагом направился к Стрелке Васильевского острова, где виднелись контуры экипажей.

* * *

Он засыпал, просыпался и засыпал вновь, но сон, приснившийся с вечера, продолжался в строгой последовательности, возвращая Травина в прошлое. Сначала он увидел маленькую головку девочки с большим бантом, непослушные курчавые черные волосы. Потом близко-близко оказались ее серые чуть прищуренные глаза. Вот они с девушкой идут по берегу Галичского озера, взявшись за руки, взбегают на земляной Кремль, чтобы догнать уходящее с небосвода солнце.

Лиза приехала из Санкт-Петербурга на лето к бабушке. Полину Сергеевну Богданову, худощавую строгую старушку, Алексей знал с детских лет. Она учительствовала в гимназии, и Травину за хулиганские выходки часто доставалось от педагога. Каково было удивление Полины Сергеевны, когда она увидела того самого строптивого мальчишку на крыльце своего дома, да еще вместе со своей внучкой.

Вскоре после нескольких малозначительных перепалок между бывшим учеником и учительницей установилось перемирие. Через две недели Богданова разрешала внучке отлучаться с Алексеем из сада. Спустя месяц она не ругалась, если Лиза возвращалась далеко после ужина, хотя каждый раз, встречая у калитки, подчеркивала, дескать, молодым людям нет восемнадцати лет.

К концу лета они почти не расставались. Чем ближе подходил день отъезда Лизы в город, тем чаще Алексей высказывал мысль, что он уедет в Санкт-Петербург, устроится там на работу, а когда достигнет возраста, попросит руки Елизаветы у ее родителей. Девушка была категорически против его поездки. Они часто ссорились, обсуждая будущие отношения. Порой доходило до конфликтных ситуаций, как тогда у Паисиевского Успенского собора.

Это была древнейшая постройка Галича. Травин всегда при случае хвалился перед гостями древним и, по его мнению, значительным сооружением. А тут Лиза возьми да заяви:

— Что в нем особенного? Тщедушные полукружья, по которым видна старая прогнившая кровля, несколько несуразных алтарных абсид и мелких барабанов с куполами.

— Чего ты понимаешь в искусстве! О чем ты говоришь? — возмутился Алексей, да так громко, что на них стали оборачиваться собравшиеся возле собора люди. — Обрати внимание на стены. Полюбуйся их обширностью, гладью. А это разве не впечатляет, — он показал на примкнувшую к собору суровую колокольню в виде короткого восьмерика на четверике, увенчанную коротким шатром с одним рядом слухов. — Это древнейший пример шатровой колокольни!

— Ты почему на меня кричишь? — настороженно спросила девушка.

Алексея словно ушатом холодной воды окатили. Он в порыве гнева бросился к храму. Нашел в бурьяне старую лестницу. С трудом взгромоздил ее на нижнюю кровлю.

— Не смей! Не позволю, — громкий истошный голос Лизы остановил его на половине пути.

Травин обернулся. Девушка стояла внизу прямо под ним. На ее глазах блестели слезы. Она протягивала к нему руки и что-то беззвучно шептала.

Потом, когда Алексей спустился вниз, он спросил:

— Ты почему это под лестницей стояла?

— Лестница могла обломиться, а ты упасть. Я думала, тебя поймаю, — простодушно ответила она и уткнулась ему в грудь мокрым от слез лицом.

Однажды после очередной размолвки Алексей провожал Лизу домой. Они давно шли, молча переживая случившееся. Фигура женщины в цветном просторном платье отделилась от забора и, шурша многочисленными нарядами, стремительно приблизилась к ним.

— Красавчики вы мои ненаглядные, голубочки мои, — пропела цыганка томным грудным голосом. — Не уходите. Задержитесь, милые. Дайте-ка я вам погадаю. Вижу-вижу, разлука близится. А доведется ли встретиться вновь?

Сбитые с толку внезапным вторжением молодые люди замерли в нерешительности. Цыганка взяла руку Алексея, открыла ладонь и продолжила:

— Предстоит тебе, милый, дорога дальняя, но не сейчас. Ждут тебя деньги большие, но не здесь. И встреча с милой ждет тебя, но очень нескоро.

Она повернулась к Лизе:

— Дай, пожалуйста, свою ручку, невеста.

Напуганная словами цыганки о разлуке ее с Алексеем, в надежде, что сейчас откроется нечто иное, она с готовностью раскрыла ладонь.

— Охоньки, милая моя! — сокрушенно покачала головой гадалка и, выронив руку девушки из своих рук, быстро засеменила к городу.

— Постойте! Да куда же вы! — закричала испуганно Елизавета.

— Не уходите! — подхватил Алексей, бросаясь в погоню. — Я вам хорошо заплачу, только скажите, что испугало вас?

По пустынной улице, наполненной ароматом яблок, свисающих с разлапистых ветвей над заборами и кучно белеющих в черноте ночи, бежали три человека: впереди пожилая женщина, следом за ней юноша и девушка. Дорога шла под уклон, бежать было легко, и это забавляло Травина. Он был уверен, что в конце концов настигнет цыганку и выпытает у нее дальнейшую судьбу Лизы.

Неизвестно, сколько бы продолжалась погоня, если бы им навстречу не выскочило с десяток цыган разного возраста. Шумная толпа окружила Алексея и Лизу, хватая их за одежды и по-своему лопоча. Они снова увидели гадалку. Тяжело дыша, опираясь на низкорослого широкоплечего мужчину, она шла к ним.

— Простите меня великодушно, — проговорила цыганка, делая паузы между словами. — Побоялась я сказать вам там в одиночестве. Думала, скажу — поколотите.

— Говорите, — решительно сказал Травин, доставая с кармана пятирублевую ассигнацию. — Вот, как и обещал. Говорите.

— Не надо денег, — отстранила она руку Алексея. — За такие известия не платят.

— Возьмите, — процедил он сквозь зубы.

— Ладно, милые мои. Сами просили. Я не хотела. Так знайте же, — она сделала глубокий вдох,