Ги Бретон - Распутный век Страница 9

Но горожане без всяких обиняков заявили, что прекрасно понимают назначение галереи… Некоторые добавляли даже, что если Людовик XV приехал в Метца., чтобы подать дурной пример провинциалкам, то лучше бы он оставался в Версале.

Однажды вечером шутники собрались под галереей, чтобы пропеть маленький куплет:

Прекрасная Шатору,Рассудок я потеряю,Коль с вами не пересплю.Вот какая дерзость!

Что и говорить, довольно странно начиналась фламандская кампания…

В начале августа 1744 года король, по-прежнему находящийся в Метце с м-м де Шатору, был приглашен герцогом де Ришелье на изысканный ужин. На нем присутствовали все придворные дамы, сопровождавшие фаворитку. Было безумно весело. «И там, — пишет мемуарист, — месье де Ришелье чаще держался за зад своей соседки, чем за ложку». Счастливый король — ведь он на несколько часов мог забыть о тяготах войны — был почти весел и любезен со всеми дамами. Герцог де Ришелье разошелся, и в голову ему пришла шальная мысль — проводить Людовика XV, м-м де Шатору и м-ль де Лорагэ, сестру фаворитки и бывшую любовницу короля, в отдельную комнату, где стояла огромная кровать. Ришелье предусмотрительно закрыл всех троих. Разумеется, никто никогда не узнает, что же там произошло. Но последствия были плачевны. На следующий день король слег — врач определил у него опасную лихорадку.

В Меце поднялась паника. Горожане молились, ставили свечи, распевали псалмы. Людовик XV, содрогаясь от мысли о скорой кончине, послал за духовником, отцом Перюссо. Этот хитрый иезуит, один из тех, кто ненавидел м-м де Шатору, предварительно договорившись епископом Суассонским Фитц-Джеймсом, решил воспользоваться случаем… Приблизившись к постели больного короля, он немедленно перешел в наступление:

— Если вы хотите получить последнее причастие, прогоните вашу сожительницу.

Часом позже епископ Суассонский, исповедуя беднягу чье состояние ухудшалось с каждым часом, воззвал:

— Ваше величество, заклинаю вас — вам надо избавиться от злых духов!

Два этих почтенных прелата сменяли друг друга до самого вечера и в конце концов доняли короля. В семь часов, чувствуя, что силы покидают его, он согласился, прошептав:

— Пусть она уедет… далеко… все равно куда…

Епископ тотчас же поспешил в комнату, где м-м де Шатору и ее сестра с тревогой ожидали известий. «Они услышали, как открылась двустворчатая дверь, — пишет герцог де Ришелье, ставший свидетелем этой сцены, — и увидели, что к ним направляется Фитц-Джеймс; взоры его сверкали, когда он объявил:

— Король приказывает вам, мадам, сейчас же покинуть этот город!

Он вышел, чтобы немедленно отдать приказ о разрушении деревянной галереи, соединяющей апартаменты короля и герцогини, дабы народ узнал о происшедшем разрыве». «Словно громом пораженные, — пишет далее Ришелье, — сестры, застывшие, только что не умершие, ничего ему не ответили». Герцог де Ришелье знал страсть короля к м-м де Шатору. Он дал понять, что от имени короля воспротивится их отъезду и всю ответственность за это берет на себя. Фитц-Джеймс настаивал на своем: короля будут соборовать лишь после отъезда сестер де Несль.

— Законы церкви и наши святые каноны, — вкрадчиво нашептывал он Людовику XV, — запрещают нам причащать умирающего, если его сожительница находится в городе. Ваше величество, прошу вас — отдайте новый приказ об отъезде сестер… — И не задумался добавить: — Нельзя терять ни минуты — вашему величеству недолго осталось жить…

Король, напуганный до смерти тем, как Фитц-Джеймс повысил голос, произнося «сожительница», согласился на все, чего от него хотели. Его приказ был так тщательно исполнен, что жители Метца ополчились против фавориток. В королевских конюшнях для них даже не нашлось повозки — ни один офицер не решился ее выделить… А ведь совсем недавно они обладали всей полнотой власти… Все отвернулись от них в тяжелую минуту. И только маршал де Бель-Иль, опасаясь, как бы народ не разорвал их, и помня об оказанных ему сестрами услугах, предоставил им карету. Они поспешили укрыться на этом островке спасения… Чтобы избежать безумств толпы, в карете плотно задернули занавеси…

Как только эти дамы покинули город, епископ Суассонский дал разрешение соборовать короля…

В то время как Людовик XV получал последнее причастие, мадам де Шатору с сестрой спасались бегством под град оскорблений и угроз. Вслед им бросали камни, запускали ведра с водой и даже… «ночные горшки, наполненные мочой». В Коммерси чернь изготовилась разбить карету и разорвать сестер в клочья. Если бы не вмешательство городского нотабля, это, несомненно, удалось бы. На всем пути крестьяне осыпали женщин грязными ругательствами, поносили их как виновниц болезни короля. Самые страшные оскорбления предназначались м-м де Шатору…

Однако, презрев свой позор, до Парижа она так и не доехала, объяснив это в письме герцогу де Ришелье, своему доверенному лицу, — она называла его «мой дядюшка»: «Думаю, что король набожен, пока он беспомощен… Когда немного поправится, он сразу же обо мне вспомнит, он не устоит — непременно заговорит обо мне, и тогда уж как-нибудь мягко и осторожно, расспросит у Лебеля или Башелье, что со мною сталось. Они же на моей стороне — дело мое будет выиграно. Верю, что короля вылечат и все уладится. Я не еду в Париж. Поразмыслив как следует, я решила остаться с сестрой в Сент-Менехулде».

В то время как м-м де Шатору остановилась в Сент-Менехулде, в Метц приехала обеспокоенная королева. Застав короля в постели, она разразилась рыданиями и «целый час» провела рядом, обнимая его и жалея. Король считал себя обреченным. Он мужественно претерпел эти проявления чувств и даже в минуту слабости покаянно произнес:

— Мадам, я прошу у вас прощения за скандал, которому я виной, за все горе и печали, что я вам причинил.

Угрызения совести положительно сказались на состоянии его здоровья — уже через неделю ему стало лучше. Эта новость вызвала взрыв ликования во всем королевстве. Повсюду зазвонили колокола… Народ так радовался за своего короля, за дорогого Людовика XV, что с этих пор прозвал его Любимым.

В конце сентября монарх возвратился в столицу. Парижане, опьяневшие от радости, встречали торжественную процессию: они забрались на крыши домов, на статуи, на деревья… Женщины плакали, дети прыгали и кричали… Все с обожанием взирали на молодого, тридцатичетырехлетнего правителя, ставшего снова прекрасным, как Бог.

М-м де Шатору находилась в толпе, она была горда и счастлива триумфом своего любовника. Какой-то прохожий узнал ее.

— Вот она, шлюха! — крикнул он и плюнул ей о лицо.