Дмитрий Попов - Оранжевая принцесса. Загадка Юлии Тимошенко Страница 9

Для президента газовой корпорации — тоскливое прозябание. С точки зрения девочки из «дома таксиста» — рай.

Наверняка Юля вступила бы в партию, хотя позже она с гордостью заявит, что членом КПСС никогда не была. Стремясь к точности формулировок, отметим: не успела. К тому же это было и не совсем просто. КПСС пыталась хотя бы статистически создавать видимость партии рабочих и крестьян: спускаемые из райкома квоты приема в партию на Машиностроительном заводе им. Ленина были закреплены в основном за пролетариатом. Юный инженер-экономист с университетским дипломом могла бы подпортить статистику.

Однако всего через несколько лет семейной жизни наступили новые времена, и солидная номенклатурная утопия начала расползаться по швам. Все, что в семье Тимошенко знали о своем будущем, о родной стране, о правилах игры по-советски, вдруг стало разваливаться прямо на глазах. Казавшиеся незыблемыми правила менялись каждый месяц. Будущее становилось непредсказуемым. Страна казалась чужой.

У этого непредсказуемого будущего было имя — Михаил Сергеевич Горбачев.

Страна, доставшаяся молодому генсеку после многолетней «гонки на лафетах», пребывала в состоянии куда худшем, нежели Россия, через пятнадцать лет подаренная Ельциным Путину. Речь идёт не только об экономике. Мировое посмешище и страшилище, империя зла на глиняных ногах, СССР вызывал острейшее чувство стыда у всех, кто в нем жил и хоть что-то соображал. Коммунистическая идеология умерла, остались лишь пустые, глупые ритуалы, ушел и великий страх сталинской эпохи; система держалась на инерции и высоких ценах на нефть. Омертвелым членам политбюро было все равно, какой страной они правят и что в мире о них думают. Живому, честолюбивому «Горби» это было не безразлично. Он видел, что экономика на Западе работает эффективней. Он знал, что Советский Союз не выдержит нового витка гонки вооружений, перенесенной Рейганом в космос. Он понимал, что без крутых перемен не обойтись, и мягко назвал их перестройкой. Он полагал, что соединение лучших черт бессмертного ленинского учения с живым опытом прогрессивного западного человечества выведет империю из тупика. Он думал, что ветхую, громоздкую посудину стоит лишь как следует подремонтировать, подлатать — и можно пускаться в дальнейшее плавание. Он не знал, что ее нельзя трогать: рухнет, потонет. Он верил, что в России можно построить капитализм под руководством коммунистической партии.

У Горбачева была своя утопия.

Свобода и развал были запрограммированы в те дни, когда Михаил Сергеевич задумался о переменах и осторожно включил пресловутый «прожектор перестройки» — так называлась новая пропагандистская телепередача, проводник его идей в массы. Горбачев и не подозревал, сколько всего было прикручено к выключателю этого прожектора в тротиловом эквиваленте… Все прочее — шумные съезды, раскол партии, кадровые озарения советского президента, превратившие заурядных его холуев в путчистов с трясущимися руками, — малозначительные детали.

Хотя потомкам интересны и эти детали горбачевской эпохи. В нюансах — ее исторические закономерности и свежие политологические открытия. Потомки прочитают о том, как в те далекие годы эмпирическим путем был выявлен новый русский закон общественного развития: уверенно двигаясь к рынку и демократии, империя должна была пройти неизбежный этап кромешного бандитизма. Причины, по-видимому, в криминальной сущности тоталитарного государства, помноженной на историческое своеобразие загадочного российского пути. Впрочем, постсоветская публицистика доказывала, что ничего исключительного в российском опыте нет. Она искала аналогии и оправдания отечественному разбою в других странах; ее любимой темой стал Чикаго 30-х годов, Аль Капоне превратится чуть ли ни в пример для подражания, журналисты заговорят о неизбежных болезнях роста в эпоху «первоначального накопления капитала», предполагая, что через пару лет или пару десятилетий все как-то само собой утрясется и изменится к лучшему.

Империя разрушалась коммунистами с двух сторон. Снизу ее приватизировали, кусали, обгладывали веселые ребята лет 25–50 с комсомольскими значками, партбилетами и удостоверениями КГБ с золотыми щитом и мечом на красной коже обложки; а сверху идеалисты осуществляли «политическое руководство». И тем, кто сверху был увлечен новой перестроечной утопией «коммунизма с человеческим лицом», и тем, кто снизу закладывал основы своих личных миллиардных состояний, величественная империя была больше не нужна. Поэтому ее тоже в конце концов приватизировали, растащив на куски.

Но всё это было еще впереди, а пока перестройка делала первые шаги, экспериментируя с экономикой. В моду вошло слово «ускорение» — это была попытка вырваться из клещей тотального госплана, научиться зарабатывать деньги, не слишком оглядываясь на идеологические догмы — и как можно быстрее. А по сути номенклатура обменивала текучую власть на текущие счета в западных банках. Меняла мертвые догмы на живые деньги. «Процесс пошел», — радостно заявил в те дни Михаил Сергеевич, имея в виду совсем другое. Фраза стала крылатой.

Старшее поколение номенклатуры поначалу сильно упиралось. Бюрократия теряла власть и называла эту горькую утрату изменой коммунистическим идеалам. Лишь со временем те, кто поумнее, догадались о том, как легко можно эту власть и эти идеалы конвертировать в твердую валюту, недвижимость, нефть, цветные металлы, газ. Поэтому в первых рядах предпринимателей-перестройщиков шли люди молодые. Бизнес конца 80-х годов оседлали комсомольцы. Точнее, комсомольские вожди.

Это была образованная, циничная, ни во что не верившая юная поросль, для которой перестройка стала манной небесной. Вместе с интеллигенцией молодые радовались свободе и с веселым азартом читали книжки, за хранение и распространение которых еще пару лет назад можно было вылететь из комсомола и приземлиться в лагере. Подобно своим ровесникам и людям постарше, они любили джинсы, американские сигареты, рок-музыку и западное кино. Однако для комсомольцев, в отличие от интеллигенции, культурными соблазнами дело не ограничивалось. Передовой отряд партии, как тогда именовался этот коммунистический «гитлерюгенд», с карандашом в руках изучал свежие партийные директивы и законы, в которых поверх вялых пропагандистских словес проступал самоновейший лозунг горбачевских времен: «обогащайтесь!»

Отец американской автопромышленности Генри Форд как-то обронил, что готов честно отчитаться за все свои доходы — кроме первого миллиона. У Юлии Владимировны схожие проблемы: о первых годах в бизнесе она рассказывает, не утомляя собеседников обилием деталей. Добросовестный исследователь вынужден опираться на слухи, сплетни, свидетельства и откровенную «чернуху», собирая драгоценную информацию по крохам. То же самое можно сказать о целом поколении бизнесменов комсомольского возраста — в России, в Украине, в Прибалтике, по всему Союзу.