Антонина Малютина - Повесть об отце Страница 9

Восьмого апреля в третьем номере барнаульской «Народной правды» было опубликовано стихотворение Малютина «Родине». Все оно состоит из вопросов, в которых чувствуется тревога: действительно ли не стало цепей, произвола, неужели наступает царство братства и свободы? Война еще продолжается, а как бы нужно положить ей конец!

Жаждой борьбы, крепкой верой в грядущее народное счастье веет от стихотворения «Мы — живые ключи»:

И студеной зимой под корой ледянойНезаметно работа идет —И кипят и струятся ручьи, чтоб веснойСбросить тяжкий, томительный гнет.Мы — живые ключи. Мы везде пролегли.Час за часом и ночью и днемДля желанной весны в темных недрах землиМы упорно работу ведем.Пусть пугают враги и огнем и мечом.Но горит наша вера в груди,Знамя честной борьбы мы отважно несем,Мы бесстрашно, идем впереди.

Первоначально оно было напечатано в одной из сибирских газет за подписью «Ив. М.» Позднее вошло в сборник «Революционная поэзия в Сибири 1905—1917 годов», изданный в Новосибирске в 1960 году.

После Великого Октября, осуществившего чаяния миллионов, Малютин воспевал «рост и сил движенье», гул тракторов «на золотых колхозных нивах», творческий труд, борьбу за мир и социализм советских людей («Теперь сбылися те прозренья», «Посмотри», «Советской женщине», «Родным с фронта» и другие).

Оценивая стихи Малютина, звучащие в наши дни несколько архаично, Т. Л. Щепкина-Куперник отмечала:

«Так тогда писали мы все, подготовляя незаметно каждой строкой, каждым словом все, что случилось в России».

Для творчества Малютина, если не учитывать самых последних лет, когда он писал преимущественно мемуары, характерна поэзия. Им написаны и опубликованы сотни стихотворений. Однако еще до Октября он обращался к прозе. В барнаульские годы поместил в местной печати дорожные наброски: «На плотах», «На барках», «На пароходе», «В вагоне», зарисовку из сельской жизни «Последний бычок». Его проза — это или автобиографические рассказы, или дорожные встречи. В них повествуется главным образом о народе, сибирских крестьянах и переселенцах. Так, рассказ «Последний бычок» имеет подзаголовок «Из голодных мест». Уже в описании природы и вида деревни чувствуется крайняя нищета и забитость сибирского крестьянства. Рассказ написан просто и живо, с точной передачей диалога. В каждой строке сквозит глубокое сочувствие обездоленным мужикам, всецело зависящим от кулаков.

Содержание этих произведений взято из современной действительности, их сцены срисованы с натуры, поднятые вопросы — злободневны. Напечатанные в газетах массовым тиражом, они широко расходились по сибирскому краю, будили недовольство существующими условиями. Недаром, посылая в 1949 году Малютину свои «Повести для юношества», Глеб Пушкарев в автографе отметил, что дарит их «в память дней, когда мы были с ним молодыми и «двигали» литературу на Алтае».

Отца пригласили в кооператив «Центросибирь» агентом по устройству книжного склада и покупке книг для крестьянских и школьных библиотек. Мы перебрались в Омск, где прожили с лета 1918 до лета 1920 года. Отец не только целые дни проводил в книжной лавке или переплетной мастерской, но и выезжал за книгами в Челябинск, Курган, Петропавловск, Барнаул, Уфу, Самару.

В августе 1918 года он отправился в Самару, познакомился там с Н. А. Афиногеновым (Степным), отцом известного драматурга, работавшего в 20-е годы в ярославской газете «Северный рабочий», с А. А. Смирновым (Треплевым), С. Г. Тисленко и другими.

Был вечер волжских песен: человек богатырского сложения, Скиталец сильным басом исполнял песни, знакомя и с их историей. На следующий день удалось попасть на спектакль «Вольница», где роль певчего исполнял сам Степан Гаврилович. Во втором отделении вечера Скиталец читал рассказ «Казнь лейтенанта Шмидта».

В этот вечер и состоялось знакомство отца со Скитальцем, который с семьей жил тогда в Симбирске, а в Самару приехал на несколько дней для выступлений. Воспитанник Горького, он особой популярностью пользовался в дни первой русской революции. Его «Гусляр», «Кузнец», «Колокольчики-бубенчики звенят» заражали молодежь желанием борьбы за светлое будущее. Искусство певца и гусляра он освоил еще в детстве, когда ходил по деревням и селам.

Литературная среда тогдашнего Омска была пестрой.

Среди многих выделялся и был близок к нашей семье Всеволод Иванов, написавший в Омске пьесы «Черный занавес», «Шаман Амо», «Защита Омска» и другие произведения. С этих лет он стал большим другом Малютина. Работник местной типографии, совсем еще молодой, но многообещающий как художник, он каждое воскресенье приходил к отцу со своей окраины. В нашей семье был любимым чтением сборничек его оригинальных поэтических рассказов «Рогульки», набранный и изданный самим автором (под псевдонимом В. Тараканов) в 1919 году на станции Тайга. 6 мая 1920 года Всеволод Иванов преподнес (с автографом) изданный под редакцией Горького «Сборник пролетарских писателей».

Иногда к нам заходили Юрий Сопов, Кондратий Тупиков (псевдоним — Урманов), обитавший в одном из окраинных железнодорожных домов. Постоянным посетителем был Антон Сорокин, проживший в Омске около четверти века.

«Он писал превосходные рассказы о казахах и вообще о всех народностях Сибири, эксплуатацию которых он ненавидел. Я до сих пор помню его рассказ «Чукча Коплянто Анадырский». Большинство редакторов не могли понять его своеобразного творчества».

Так писал Всеволод Иванов в статье «Портреты моих друзей» о Сорокине. Он был и художником, создававшим картины, полные мрачного, потаенного смысла: то идущая по горам смерть в окровавленных одеждах, то задавленный автомобилем орел.

Придавая серьезное значение рекламе, он часто сам наклеивал на заборы свои рисунки и объявления. Собирались люди, рассматривали, читали, рассуждали. Как-то им был наклеен рисунок: Антон Сорокин возносится к небу, но 24 тома его сочинений, привязанные к ногам, мешают взлететь.

Об этом времени Малютин писал в 1952 году Всеволоду Иванову:

«Вспомянули Омск, как там пекли у нас картошку и толковали о книгах, желая просветить себя. Вспомянули и Антона Сорокина, который часто забегал к нам со своими аллегорическими картинами и, молча, не поздоровавшись, забирался на стул или на кровать и на свободные места стен прикреплял кнопками свои художественные картинки, и так же молча, торопливо уходил с пачкою оставшихся экземпляров куда-то в другое место.

Такие посещения пугали жену и детей каким-то мистическим страхом, все смотрели на его действия так же молча, не смея нарушать течения каких-то тайных дум человека, ушедшего мечтами в другой мир.