Александра Анненская - Жорж Санд. Ее жизнь и литературная деятельность Страница 9

В то время Италия и Греция начинали бороться за свое национальное освобождение. Католическая партия Франции восставала против их стремлений, и молодую девушку возмущала непоследовательность, с какой религия приносилась в жертву политическим интересам. «Дух свободы сделался для меня синонимом религиозного чувства, — пишет она. — Я никогда не забуду, что христианское чувство толкнуло меня тогда в лагерь прогресса, из которого я уже больше не выходила».

От чтения философов она перешла к моралистам и поэтам. В бессонные ночи, сидя у постели медленно угасавшей больной, она поглощала Лабрюйера, Поупа, Мильтона, Данте, Вергилия, зачитывалась Байроном и Шекспиром. Недостаток сна, беспокойство за дорогую больную расстроили ее нервы и сделали ее особенно отзывчивой к тем стонам мировой скорби, которые она находила у своих любимых поэтов.

«Байрон, которого я до тех пор не знала, нанес тяжелый удар моему бедному мозгу, — рассказывает она, — он затмил мой энтузиазм к другим менее талантливым и менее мрачным поэтам: Жильберу, Мильвуа, Юнгу, Петрарке.

„Гамлет“ Шекспира доконал меня. Все эти великие крики вечной скорби человечества увенчали то разочарование, которое поселили во мне моралисты. Зная лишь некоторые стороны жизни, я страшилась прикоснуться к остальным. Я решилась удалиться от жизни; мою мечту о монастыре заменила мечта о свободном затворничестве, о деревенском уединении. В 18 лет я отлучала себя от всего человечества. Законы собственности и наследства, насилия, войны, привилегии богатства и образования, сословные предрассудки, праздность богатых, умственная тупость людей, поглощенных материальными интересами, все языческие учреждения и обычаи так называемого христианского общества глубоко возмущали меня, и в душе я протестовала против дела веков. Я не имела в то время понятия о прогрессе, я не видела исхода своим мучениям, и мысль, что я в своей скромной и тесной сфере могу работать ради будущего, не приходила мне в голову».

Окружающая обстановка не в состоянии была рассеять пессимизм девушки. Это было время самой глухой реакции во Франции, — реакции, принимавшей среди затхлого провинциального общества форму тупого ханжества и рабского соблюдения приличий. Все выдающееся, все сколько-нибудь эксцентричное представлялось чудовищным, едва ли не преступным. Ни одна «порядочная» провинциальная барыня не решилась бы сесть на лошадь, ни одна благовоспитанная барышня не осмелилась бы, иначе как в присутствии пожилой родственницы, вести разговор с посторонним мужчиной. А между тем Аврора по целым часам скакала верхом или одна, или в сопровождении конюха; она ходила с Дешартром на охоту и к больным (старик занимался леченьем и искусно делал мелкие операции), иногда ради удобства при длинных прогулках надевая мужской костюм; встречаясь с некоторыми молодыми людьми, детьми бывших друзей своего отца, она протягивала им руку и смело заговаривала с ними о разных серьезных вопросах; один из этих молодых людей даже несколько недель сряду давал ей уроки физики и анатомии. Все это приводило в ужас благочестивых кумушек Шартра. Про Аврору стали распускать невероятные сплетни: говорили, что она в любовной связи со своим конюхом, крестьянским мальчиком-подростком; что, катаясь верхом, она стреляет из пистолета в прохожих и травит собаками деревенских ребят; что она занимается тайной магией и для этого вместе с Дешартром вырывает по ночам трупы из могил; что она однажды въехала верхом в церковь, и после этого священник навсегда изгнал ее из храма Божия, и т. п.

Узнав случайно о том, как смотрят на нее соседи, девушка сделала вид, что пренебрегает их мнением; но все подобные нелепости только укрепляли ее желание сторониться людей, как и ее нелестное мнение о современном обществе. Ее меланхолия перешла в тоску, тоска — в отвращение к жизни, в болезненное стремление к самоубийству. Бог знает, до чего бы она дошла, если бы смерть г-жи Дюпен не положила конец ее уединенной жизни в Ногане, не отвлекла ее от философских вопросов и романтических мечтаний, не вернула ее к интересам реальной жизни.

ГЛАВА IV

После смерти г-жи Дюпен Авроре снова пришлось делать выбор между матерью и родными отца, которые прямо объявили, что не будут иметь с ней ничего общего, если она не согласится жить с ними, в их среде. Молодая девушка без малейшего колебания выбрала мать и уехала с нею в Париж. Мечта ее детства исполнилась: она поселилась вдвоем с матерью в маленькой квартирке (сестра ее Каролина была уже замужем) и могла вполне наслаждаться скромной мещанской обстановкой. Но тут ждало ее полное разочарование: после простора и свободы Ногана она задыхалась в тесных комнатах и на пыльных улицах; после того мира философских размышлений и поэтических грез, в который она была погружена, интересы и заботы, наполнявшие дни ее матери и знакомых матери, казались ей ничтожными, жалкими и скучными, а главное, вместо той тесной взаимной любви, на которую она рассчитывала, между нею и матерью чуть ли не с первых дней начались неприятности.

Софья досадовала, что дочь не принимает участия в ее хозяйственных хлопотах и домашних работах, а вместо того читает какие-то непонятные книги; она еще раньше получала из Шартра письма, в которых передавались все скверные сплетни насчет Авроры, и решила, что дочь ее испорчена нелепым воспитанием, что ее следует «переделать». За эту «переделку» она принялась со своей обычной необузданностью. Она беспрестанно придиралась к девушке, осыпала ее самыми нелепыми упреками и обвинениями, отнимала у нее книги. Все эти неприятности в соединении с отсутствием движения, к которому Аврора привыкла в Ногане, расстроили ее здоровье. Мать встревожилась и уговорила ее провести лето у своих знакомых, в деревне близ Мелена.

Семейство, куда попала Аврора, состояло из отца, матери и пятерых дочерей, из которых старшая была года на два моложе Авроры. Хозяева, г-да Ретьер, были веселые, радушные люди, в доме постоянно собирались гости, вечно раздавался смех, затевались игры, прогулки, театральные представления. Очутившись среди этой оживленной компании, Аврора вдруг как будто вернулась к годам детства. Все не по летам серьезные мысли, все горести, терзавшие ее последнее время, куда-то улетели, и она с беззаботностью молодости отдалась окружающему веселью.

Среди молодых людей, посещавших Ретьеров, был один офицер, Казимир Дюдеван, принимавший особенно деятельное участие во всех забавах молодежи. Между ним и Авророй скоро установились короткие, товарищеские отношения. О любви не было речи, молодые люди никогда даже не вели никаких серьезных разговоров и весьма мало знали настоящий характер друг друга, но Ретьеры, любившие сватать, решили, что они — отличная пара, и повели дело так, что к осени Казимир сделал предложение, Аврора приняла его, и свадьба была отпразднована.