«Я сам свою жизнь сотворю» Инженер. Функционер - Геннадий Вениаминович Кумохин Страница 9

Еще долго щекой не дотронусь.

Просыпаюсь глубокой ночью.

Снова память упрямая ропщет.

За окном, сиротливо, как дети,

Незнакомые плачут ветки.

Затем наступили новогодние праздники, и мы с Никитой писали песни уже в институтских стенах. Однажды вдруг я загорелся мыслью написать стихи для рок-оперы.

Тема тогда буквально носилась в воздухе — защита окружающей среды. И фабула была еще не избитой, но уже никак не оригинальной. Месяца два я трудился над рифмованными строчками, объединенными этой «зеленой» идеей. В них вошли с десяток песен, на манер брехтовских зонгов, речитативы, диалоги и прочее.

Я переписал все это на рулонную бумагу для ЦПУ, получилось метров тридцать моей писанины и отдал Никите на рецензию. Реакция моего соавтора была скорее отрицательной. Может быть, виноваты были мои стихи, а может, он просто был еще не готов к такой большой работе, и идея защиты природы его «не грела».

— Песни получились хорошие, — сказал Никита, — а вот диалоги — корявые, так люди не говорят, и положить на музыку их будет трудно. Если хочешь, переделай все разговоры, может быть, получится лучше.

Но времени на переделку у меня уже не было. Поэтому я вздохнул, и с легким сердцем порвал мои тридцать метров виршей. Осталось всего несколько песен, которые я предварительно записал в своем блокноте.

Цветут сады над Одером,

Над Волгой и Днепром.

Плывет весна над городом,

В котором мы живем.

Веселая, красивая,

Зеленая Земля.

Озера сине-синие,

Соленые моря.

Чтоб сад не стал пустынею,

Не высохли моря,

И чтоб озера тиною

Не покрывались зря,

Должны быть люди мудрыми,

Идти за Землю в бой.

Не жертвовать ни тундрою,

Ни лесом, ни водой.

И станет радость общею,

И станет общей боль.

Планету всю, как отчий дом

Мы заслоним собой.

Меня принимают в партию

В последние месяцы службы в армии, весной 1975 года меня приняли кандидатом в члены КПСС. На этот поступок, меня надоумил мой приятель, разумеется, двухгодичник.

Я вспомнил, как сетовал в свое время Алексеев, что Володе Мысливченко трудно будет вступить в партию. У меня были очень смутные представления о партии, а институтский курс «Истории КПСС» вызывал откровенную неприязнь. Но ради того, чтобы приблизить возможность заниматься философией, я был готов и не на такие испытания. Действительно, пришлось пережить немало неприятных минут, когда наш эскадрильский замполит «Колокольчик» выговаривал мне за плохое знание Устава, а я все не мог себя заставить тупо его зубрить. И необходимость просить рекомендации у старшего техника самолета Турлумбека — Тимохи, и полкового инженера Баранова — я весьма болезненно все это переживал. Как оказалось, эти тяготы были совершенно напрасны, так как моя философская карьера не состоялась.

И все-таки я не могу сказать, что вступал в партию только из карьерных побуждений. Ведь я собирался заниматься именно марксистской философией, и вступление в партию, в которой Маркс считался одним из отцов — основателей, выглядело вполне логичным. А кроме того передо мной всегда стоял пример моего отца, который был коммунистом еще с войны.

При поступлении на работу в Институт мои неприятности с партией не закончились. Когда я становился на учет в парткоме, заведующая учетом прямо взъелась на меня, за то, что кандидатский стаж у меня был на исходе, а рекомендаций мне здесь никто давать не мог. В итоге кандидатский стаж мне решили продлить, а для проверки нагрузить каким-нибудь ответственным партийным поручением. Так я стал пропагандистом.

Это была довольно многочисленная категория членов партии, которая должна была нести слово КПСС в массы. Для начала мне было поручено проводить еженедельные политинформации перед коллективом нашей лаборатории. Руководила в Институте всеми пропагандистами заведующая парткабинетом Инна Аполинарьевна Мировская. Не знаю по какой причине, но я ей почему-то понравились. Разумеется, ни перед ней, ни перед кем другим в Институте я не был намерен распространяться о моих интересах и неудавшейся карьере в философии.

Инна Аполинарьевна была явно незаурядной личностью. Мне всегда было интересно слушать Мировскую, некоторые ее рассказы я сохранил.

Как-то в три года она сидела в доме на каком-то возвышении, а внизу ее дедушка учил читать домработницу. Маленькая Инна видела буквы кверху ногами. Тогда еще никто не знал, что у нее дальнозоркость.

— Букварь, — сказала она дедушке.

— А ты откуда узнала?

— Прочла.

— А ну ка прочти!

Девочка перевернула книгу наоборот и прочла. Можно себе представить, какой скандал устроил ее дед, автор популярных книг о Древней Греции

В юности Инна Аполинарьевна занималась балетом, в результате несчастного случая сломала позвоночник. Училась на философском факультете МГУ. У нее был больной муж, сердечник, страшно занудная личность, работавший в нашем отделе замом начальника, о котором она постоянно заботилась, и двое уже взрослых дочерей. Вокруг нее постоянно роились пропагандисты, для которых она организовывала учебу, вытаскивая самых известных лекторов — международников.

Поскольку мы в то время жили в условиях почти полного вакуума объективной информации, кроме, разумеется, официальной, эти лекции были прекрасным подспорьем при проведении семинаров. Во всяком случае, для меня. Кроме того, еще со времен студенческого увлечения диспутом о проблеме эстетического, я научился вылавливать мысли авторов буквально между строк, поэтому мне всегда было что сказать в нашей небольшой аудитории. Ну, и ведь я еще совсем недавно собирался стать преподавателем, поэтому общался со своими сослуживцами свободно и раскованно.

Скоро меня приняли в ряды КПСС, а для того «чтобы жизнь медом не казалась», дали еще одно поручение: назначили руководителем агитколлектива. Всего в Институте было