Алексей Кольцов - Письма Страница 9

Еще говорит Полевой, что «Белинскому непременно надобно себя образовать более, а для этого он лучшего места не найдет, кроме Питера. Если он приедет сюда, то совершенно со мною согласится. Я сам, живши в Москве, думал иначе, а здесь совсем другое, куда! — Мне тоже необходимо переменить себя во многом надобно. Мы совершенно отстали далеко от современных новых понятий: необыкновенно как все идет скоро вперед; направление за направлением следует на-вскачь». (А правда ль это — не знаю.) «Я знаю, его нельзя в том уверить, а вот приедет ко мне сам, тогда я уверен, что он убедится в этой необходимости. — «Он человек добрый, умный весьма», — часто повторяет, — «да жаль, что пишет вычурно; мысль прекрасна, ума море, да кой-какие беспрестанно вставляет вещи, которые совсем не следует». — Вот теперь, кажется, все слова Полевого касательно вас; я их слушал со всем усилием понятия. Мне жаль до смерти, Виссарион Григорьевич, что вас в другом письме кормлю одними неприятностями. Досадую, что я в такую погоду попал в невыгодные для вас переговоры. И если б знал, ей Богу не взялся бы писать; но вы велели писать все; хоть с неохотой, пишу.

Я у Полевого еще не был, буду завтра; вы погодите к нему писать. Сначала я от него все мнения отберу, потом вам их напишу, без утайки: тогда вы все сами увидите безошибочно, а то, может быть, вы его поймете не так, как бы поняли после. А я придумал у него спросить еще кое о чем.

Краевский о вас говорил, что Белинский большой негодяй, пишет чорт знает что. «Он мне прислал две статьи, просил поместить в журнал, и чтоб участвовать сотрудником. Но его статьи никуда негодны. Человек начал писать о том, повел речь вовсе о постороннем; потом завлекся, что и не поймешь. Сделал мне предложение, чтобы в журнале быть в роде панибрата. Я ему пишу, что в этом журнале хозяин я, — а другого ни почему не надобно, и я, брат, в тебе не нуждаюсь».

Гребенка с Прокоповичем говорили при мне о вашей грамматике так: «Его грамматики начало очень хорошо, а после он сам срезался, пошел говорить чорт знает о чем, ввел бездну посторонностей, совсем ненужных, и заврался напропалую. И она не детская, а для знающих не нужная. Что де самая хорошая грамматика в свете — большая Греча; Греч великий человек. — А все-таки жаль, что другой части он не печатает: посмотреть бы любопытно, что в ней у него там за диковинки».

Любящий вас душевно

Алексей Кольцов.

22

Н. А. Полевому

26 февраля 1838 г.

Мой любезнейший Николай Алексеевич!

Я рад, что вы забыли день, в которой обещались быть у меня. Чрез это я имею у себя на память вашей руки записку. Ко мне ж прошу пожаловать в воскресенье 27 февраля, — это значить завтра, в вечеру, — чем много обяжете любящего вас всей душою Алексея Кольцова.

23

В. Г. Белинскому

7 марта 1838 г. Питер.

Любезнейший Виссарион Григорьевич! Извините, что я так долго к вам не писал. Причина: кой-какие хлопоты по делу, лень, а главное мне хотелось взять сначала у Полевого вашу статью, потом писать к вам.

Вчера я был у него, передал вашу записку, приложенную к письму; он ее прочел с не большой приятностью. «Экой чудак, экой чудак этот Белинский; не знаю, что он хочет делать. Нате, вот она, пошлите к нему, когда уж он так хочет. Да пожалуйста, будете в Москве, вы его образумьте». — Хорошо-с, я это непременно сделаю. — Теперь она у меня, и я вам ее не завтра, то послезавтра пошлю непременно. Сколько ж я проживу в Питере, ей Богу, сам еще не знаю; мои дела пока темны. Вот, в пятницу, я узнаю о своем деле; буде оно кончится скоро, то я проживу две недели, а нескоро, — то гораздо более; смотря, насколько оно растянется, настолько и мое житье здесь подлиннеет. Во всяком случае я устрою так: попрошу Александра Васильевича Никитенку, чтобы вам к нему поселиться прямо. Завтра буду у Плетнева, поговорю о ней; может, он возьмет в «Современнике. А нет, — в четверг посылаю к вам. И я после того буду писать; следственно, вам и беспрестанно будут видны мои дела. У Краевского завтра ж спрошу о вашей статье. А мне еще кой о чем надобно говорить с вами много, да теперь почта мешает. Вы будете писать к Николаю Алексеевичу, то пожалуйста не пишите, что вы получили от него письмо через почту, посланное Кольцовым. Вы меня этим срежете; я его просто обманул, — сказал, что у меня знакомый земляк едет, я с ним и пошлю; а принес домой, печать долой, конверт в огонь, одел в свой и послал на имя Бакунина.

Михаилу Александровичу, Константину Сергеевичу, Василию Петровичу и г. Каткову душевное почтение.

Любящий и почитающий Вас

Алексей Кольцов.

24

В. Г. Белинскому

14 марта 1838 г. Питер.

Любезнейший Виссарион Григорьевич! Вот когда я перед вами виноват, так уж просто виноваты неделя, как я взял статью у Николая Алексеевича, и вот сегодня только посылаю. Для чего же я так медлил? Чем был занять? Чорт ее знает, как все это случилось. Забыл? Избави Бог! этого греха со мной еще не было. Главная, кажется, причина, что я со дня приезда в Питер как-то нездоров; от этого все время и дела у меня тянутся — и не в свою пору, и медленно. Третьего дня был я у Краевского, говорил ему о разборе Гамлета, и вот его ответ: «Пожалуйста напишите вы Виссариону Григорьевичу, чтоб он ее пристроил к следующей игре московских актеров, например, вот как будут играть на Святой неделе, и чтоб тотчас ко мне он ее прислал; тогда она будет нова, по времени, и напечается в пору. И вместе с этим попросите его, чтобы он уведомил меня, его ли статьи прислано одно начало под именем Быстрицкого; буде его, то чтобы он прислал мне и остальную, я ее напечатаю с удовольствием, а одно начало печатать не буду». — Я ему сказал, что Виссарион Григорьевич желает, чтобы его статьи были печатаны с его именем. — «На это я согласен с охотою. Еще напишите, буде у него есть своего сочинения повести, статьи ученые, или чисто журнальные, то пусть ко мне присылает; я буду печатать их с его фамилией, и с большим, большим удовольствием; я не буду печатать от него только одного, разборы книг, а если бы и напечатал, то, во-первых, без имени, а во-вторых, и с переменою, что в них будет противу моих связей». Он что-то к вам вдруг получшел: то сперва бранил, а теперь другое дело. Я полагаю (может быть, впрочем, и ошибочно), что сперва он думал наверное, что вы будете участвовать у Полевого, тогда казались ему страшны. Я же, тонко не зная всех журнальных проделок, пишу вам, что слышал, и кто что говорить.

В прошлую среду был я на вечере у Плетнева. Там был Воейков, Владиславлев, Карлгоф, Гребенка, Прокопович и Тургенев. Зашла у них речь об вас. Воейков говорил: «Он малый действительно весьма умный, с талантом, но бедовая голова, увлекся в какую-то односторонность, и эта система его погубила». — А какая? — «Бог Святой знает. Вы с ним знакомы?» — Да, знаком. — «Как это вас Бог свел с этим человеком?» — Очень просто, я с ним знаком лет шесть. — «А, это другое дело». Скажу вам еще, что Николай Алексеевич, кажется, принимает на самого себя очень много небывалого, и что его сомнения не только о вас, но и о себе совсем несправедливы, и он сперва пужал себя, потом напугал меня, а я уж напугал вас. Я ему поверил на слово безусловно, в этом состояла вся ошибка. Его, как и вас, не любит одна бездарность за один ум, а не за что другое. А может быть и то: Полевой хотел надуть меня, чтобы я надул вас. Если и не так, то все-таки его мнения отчасти несправедливы. О разборе Гамлета он мне просто наврал; это уж я вижу, как настоящий день. Говорить: в нем и то и то есть; а в нем ровно того-то и того-то нет. Его же не терпят некоторые еще и за то, что он знаком с Булгариным и Гречем; с ними многие не хотят и встречаться.