Александра Юрьева - Из Харькова в Европу с мужем-предателем Страница 9

Мы, совершенно изнуренные путешествием, прибыли в Крым. Крым был заполнен беженцами — дворянами и многими известными людьми, большинство из которых были в панике в связи с последними новостями о неожиданном быстром отступлении Белой армии. Те, кто нашел временное убежище в Крыму, теперь понимали, что окажутся в плену, если не смогут покинуть полуостров. Мы с матерью попали в поток беженцев, которые перемещались из одного морского порта в другой в поисках свободного места на любом пароходе, собирающемся покинуть Россию. Некоторые платили огромные деньги за возможность уплыть на рыболовных или полуразрушенных ветхих судах.

В такой суматохе узнать что-либо о моем отце было, конечно, невозможно. Мы с большим трудом отыскали в Ялте наших прежних соседей, у которых мы оставили вещи, когда переезжали в Харьков, и попросили их присматривать за вещами и дальше — было бесполезно пытаться перевезти что-то назад в Харьков в обстановке быстро меняющихся боевых действий, а найти покупателей для наших простых вещей было невозможно. Испуганные богатые люди продавали за бесценок дорогостоящие вещи, наполняя Крым теперь уже никому не нужными ценностями.

Я думаю, даже если бы мы смогли найти место на корабле, отплывающем за границу, то в последний момент мама не решилась бы на такой ответственный шаг. Однако принять какое-то решение было необходимо, так как времени оставалось все меньше, а ожидать помощи было неоткуда. Моя мать, изысканная и элегантная дама в прошлом, теперь выглядела изнуренной и неухоженной из-за тяжелых условий во время нашей поездки в Крым. Мне было очень больно видеть, как она изменилась, и когда я все же сказала ей об этом, она со смехом ответила, что мы должны быть благодарны за наш заурядный пролетарский облик.

Она также сказала мне: «Ты должна забыть все, что знаешь о нашей семье, о ее происхождении. Помни, что моя девичья фамилия больше не фон Коцебу или Коссуч. Наша жизнь, как и жизнь многих других людей, теперь во многом зависит от осторожности». Затем она назвала очень простую фамилию, которая тоже начиналась с буквы «К». Я была польщена ее доверием и охотно поклялась хранить этот секрет, как она требовала, и никогда, насколько помню, не нарушила данного обещания. Нам не надо было менять документы, которые были при ней, так как нигде не упоминалась ее девичья фамилия. Но с этого дня, когда я или она должны были называть ее девичью фамилию, мы называли ту, о которой договорились.

Наше обратное путешествие из Крыма заняло даже больше времени, чем туда, и у меня сохранились отрывочные воспоминания о нем. Я помню, что мы ехали из Симферополя в Феодосию, где в конце концов нашли небольшое рыболовное судно, которое вывозило людей из Крыма по Азовскому морю. Во время нашего тревожного ожидания отплытия в Феодосии в окне книжного магазина я увидела очень большую и красивую книгу стихов Лермонтова, и к моей великой радости, мама купила ее для меня. Этот замечательный подарок помог мне пережить остальную часть нашего путешествия.

Когда мы, наконец, вернулись в Харьков, он снова перешел под контроль большевиков, и опять развернулась кампания террора. Однако больше всего нас огорчило то, что за время нашего отсутствия конфисковали еще несколько комнат. Большая часть нашего имущества, кроме рояля и некоторых других тяжелых вещей, были передвинуты в маленькую комнату, которая когда-то была спальней няни, а теперь стала нашим единственным жилищем.

Гостиная и мамина спальня были отданы двум молодым женщинам. Одна из них была известной певицей варьете, и ей покровительствовал какой-то важный комиссар. Ее настоящее имя было Ксения Николаевна, но она предпочитала называть себя Софьей Павловной, чтобы ее семья не знала, чем она занимается. Со временем Софья решила, что нуждается в большем помещении.

Был страшный мороз. Как всегда, во время каких-нибудь неприятностей, несчастий и катастроф вмешивается погода. Я пришла в тот день со службы (это было незадолго до того, как я познакомилась с Квислингом), когда было еще светло. Морозище стоял невероятный, даже воздух был какой-то красноватый. В квартире никого не было. Я открыла дверь нашей комнаты — нет ни мамы, ни вещей, пусто! Я была настолько ошарашена, что даже не сразу сообразила, наша ли эта комната, и не ограбили ли нас? Трудно было себе представить, что могло случиться. Я выбежала на кухню, а затем туда, где жили Москановы, и спрашиваю:

— Что произошло?

Старуха была дома. Она стала равнодушно объяснять:

— Ничего особенного, сейчас это каждый день где-нибудь случается — то обыски, то солдаты. Вот и за твоей матерью приехали солдаты на грузовике. Она даже не была одета, ничего подобного не ожидала. Начала с ними разговаривать, протестовать, спрашивать, в чем дело, чего они хотят. Они без всяких разговоров погрузили все ваши вещи и мебель в грузовик. Туда же бросили твою маму и уехали.

— Куда они ее увезли? — спрашиваю я.

— Этого я не знаю, никто ничего не объяснял. Все соседи интересовались, кого и куда увозят, но боялись спрашивать у этих военных.

Я, находясь уже в полной панике, начала всех расспрашивать о происшедшем, и меня направили к бывшему дворнику, а ныне домкому. Я спросила у него, куда увезли мою маму, и что произошло.

— По-моему, солдаты говорили, что повезут ее на Николаевскую улицу, в какое-то там учреждение бывшее, — ответил он мне.

— Почему ее туда повезли?

— Они ничего не сказали. Ты лучше беги туда поскорей, — сказал он.

Я помчалась на Николаевскую улицу, как сумасшедшая, нашла нужное здание.

— Идите на второй этаж, всех арестованных там держат, — говорят мне.

Поднимаюсь по лестнице на второй этаж, а там вместо комнат громадное пустое помещение, как зал для танцев или склад. Большие окна с разбитыми стеклами, промерзшие стены — внутри даже холодней, чем на улице. И в одном углу какая-то маленькая печка, как щепочки лежат наши вещи, и мама на них сидит. Она страшно обрадовалась, что я пришла.

— Что произошло, мама? — спрашиваю я.

— Не знаю, приехали, забрали меня, сказали, что им нужна наша комната, и что меня будут допрашивать. Все привезли сюда, больше ничего неизвестно.

— Пойду сейчас же хлопотать, — сказала я ей, побежала вниз и начала спрашивать у кого-то:

— Что же нам делать?

— Сейчас ничего сделать уже нельзя, поздно, и все закрыто. Вам придется здесь остаться на ночь, — ответили мне.

— Но мы же замерзнем до утра. Там хуже, чем на улице!

Нас пустили в другую комнату внизу, где окна были целы, и было немного теплее. Мы переставили на пол пишущие машинки, постелили на большие столы свои вещи, постельное белье, прикрылись, чем было, и так провели ночь.