Александр Нильский - Закулисная хроника. 1856 — 1894 Страница 9

Были случаи, что в пылу гнева Александр Михайлович говорил это даже женщинам.

Разумеется, ни разу в жизни он не подвергал никого из актеров или чиновников такому строгому наказанию, но все-таки над виновными творил самосуд безапелляционный. По его распоряжению даже «первых сюжетов» сажали под арест в так называемую «трубную» [3], и не только за проступки, содеянные по службе, но и по частным взысканиям. Так было с актером B. Г. Васильевым 1-м. Однажды Гедеонов посадил его в эту трубную по жалобе кухарки, которая явилась к директору и сказала, что Василий Григорьевич ее поколотил.

— Александр Михайлович никаких моих оправданий не принимал в соображение, — рассказывал Васильев, — вспылил, закричал, упрекнул меня в жестокости и заставил пробыть вод арестом всю Святую неделю. Я клялся ему всеми святыми, что пальцем ее не тронул, что она по злобе на меня насплетничала, но директор слышать ничего не хотел, никакими резонами и уверениями не мог я смягчить его сердца.

Чиновники, заведовавшие хозяйством и счетною частью, в директорство Гедеонова наживали большие капиталы. Они, во рассказам очевидцев, до того бесцеремонно пользовались добротою и доверчивостью директора, что заставляли изумляться всех, близких к театру людей, которые утверждали, что это все было известно самому Александру Михайловичу, во что он не принимал никаких мер пресечения только благодаря своему мягкосердию. Он будто бы жалел отдавать под суд своих излюбленных чиновников. Рассказывали, что как-то Гедеонов вышел из терпения и громогласно стал распекать своих подчиненных, которые прикинулись невинными агнцами и смиренномудро выслушивали директорские справедливые упреки. Александр Михайлович говорил внушительно и долго, так долго, что в конце концов надоел сам себе и закончил свою нотацию такою неподражаемою фразою

— Впрочем, воруйте!.. Воруйте, черт вас возьми… Воруйте, пока я здесь…

В хозяйственном отношении Гедеонов был невозможно-плохой администратор. Он держал себя большим барином и на все недостатки управляемого им учреждения смотрел сквозь пальцы. Например, театральные кассы были почти бесконтрольны. Кассиры чувствовали себя полновластными хозяевами и с вырученными за билеты деньгами обращались весьма неосторожно.

Является однажды Гедеонов в Александринский театр и самодовольно обводит глазами залу, наполненную народом.

— Удивительно, — сказал он сопровождавшему его чиновнику, — мне донесли, что эта пьеса не делает сборов, между тем публики очень много. Что же это значит?.. Позови-ка сюда кассира.

В директорскую ложу входит кассир.

— Каков сегодня сбор? — опрашивает Александр Михайлович.

— Триста сорок два рубля, ваше превосходительство, — отвечает кассир.

— Неужели только 342 рубля? Не может этого быть.

— Могу представить книжку с билетами.

— Этого не нужно, — мягко и не без иронии заметил директор, — но сделай для меня одолжение, накинь еще хоть сколько-нибудь.

Благодаря своей вспыльчивости и невоздержанности, Гедеонов довольно часто наталкивался на водевильные недоразумения, которые, однако, не приучали его к осмотрительности. Например, требует он к себе как-то конторского чиновника для должного внушения за какие-то служебные промахи и в ажитации расхаживает из угла в угол по своему кабинету, который находился рядом с его канцелярией. Вдруг слышит он несмелый шорох в канцелярии. Поспешно выбегает из кабинета и на ходу начинает кричать:

— Ты это что же? Опять жалоба? Опять неисправность? Когда же я вас, подлецов, приучу к порядку? Я больше не намерен терпеть твои проделки и завтра же упрячу тебя в рядовые. Ах, ты…

И пошел, и пошел. Стоявший перед ним господин с удивлением рассматривал расходившегося директора, и когда, наконец, тот остановился перевести дух, незнакомец вежливо спросил:

— Позвольте узнать, ваше превосходительство, вы со всеми так обращаетесь, кто желает абонироваться на ложу в итальянскую оперу?

— На какую итальянскую оперу? Ты с ума сошел или вздумал меня морочить?

— Нет, я-то, слава Богу, нахожусь в полной памяти, а вот про вас этого сказать нельзя. Как вы можете на меня так кричать… вы верно принимаете меня за кого-то другого?

— Вы кто? — вдруг, резки изменив тон, спросил Александр Михайлович.

— Такой-то… Желая абонироваться на представления итальянской оперы и не зная, как это сделать, я зашел сюда, в квартиру директора, попросить его об этом, но…

— Извините меня… ради Бога… я вас точно… принял за другого, сконфуженно перебил его Гедеонов, — я вам сейчас же все устрою.

И, конечно, моментально исполнил просьбу незнакомца.

Подобный же случай был с ним и в Москве, куда он часто наезжал по делам службы. В московских театрах он слыл за грозу: все перед ним там трепетали более, нежели перед тогдашним управляющим московскими театрами А. Н. Верстовским, очень строгим и взыскательным начальником.

Перед самым отъездом Александва Михайловича из Москвы в Петербург, какой-то хорист тяжко провинился. Рапортом доложили об этом директору, сделавшему тотчас распоряжение о вызове этого хориста к нему на следующее утро. В назначенный час тот является в приемную Гедеонова и застает там своего сослуживца, тоже хориста, пришедшего просить о прибавке жалования.

Выходит из кабинета директор, осматривает посетителей и раздраженно спрашивает:

— Кто вы? что нужно?

Александр Михайлович в то утро был особенно не в духе, и потому нельзя было ожидать от него благоприятного приема.

Ближе к нему стоявший проситель, явившийся ходатайствовать о прибавке, ответил:

— Хорист Петров.

— А, это ты?! — набросился на него директор, за вызванного по рапорту конторы. — Молодец! Ловко отличаешься! Да знаешь ли ты, негодяй, что я тебя в мелкий порошок могу истолочь? В солдаты сдать? Выгнать вон со службы? Распустились вы тут все без строгого надзора. Пьяницами стали, забулдыгами…

— Извините, ваше превосходительство, заметил Петров, дрожа всем телом: — я ни в чем не виноват.

— Знаю я, как ты не виноват. Все, негодяи, правы…

— Это, вероятно, вот он провинился, — указал хорист на товарища.

Гедеонов немного смутился и после небольшой паузы, показывая на напрасно обиженного, обратился к виновному и тем же строгим тоном сказал:

— Все то, что я наговорил ему, возьми себе… Слышишь?!

— Слушаю, ваше превосходительство.

— То-то! А тебе что же нужно? — уже совсем спокойно спросил он Петрова, который не мог прийти в себя от неожиданного распекания. Он побоялся изложить свою просьбу и только ответил: