Владимир Жданов - Добролюбов Страница 9

Разве не характерны, например, для Добролюбова стихи, воспевающие сладость труда («Труд») и осуждающие леность? В его детских тетрадях мы находим и «Эпиграммы на леность», и «Надписи к портрету ленивца», и «Сатиру на леность», где он обличает

…ленивых людей,Которые жажды познаний не знают,Бездействие коим труда веселей.

Разве не примечательна его «Молитва за себя», в которой он, провозглашая отказ от легкой жизни, от «пирушек и побед», заявляет: «Хочу по смерть мою работать и трудиться, пока могу полезным быть»?

Интересны и стихи о любви к книгам («Импровизация») и размышление над неразрезанным журналом, кстати вполне самостоятельное по замыслу:

…Разрезывать ли мне твои листы?Что обещают мне твои страницы?Изображенье ли столичной суеты,Или поездку за границу?Или уездный мелкий городок,Иль сельской скуки описанье?Представишь ли ты мне наказанный порок,Иль добродетели страданье?Иль о преданьях стариныРазговоришься ты со мной)?Иль о делах родной страныПольешься речью медовою?…Иль будешь книги новые ругать?Или иметь к ним снисхожденье?Мораль ли дашь ты мне читать?Роман ли — нравов развращенье?..

В этих ранних стихах уже слышатся иронические интонации, столь характерные для зрелого Добролюбова. Склонность к сатире, к иронии, к насмешке вообще проявилась у него удивительно рано, уже в самых первых стихах, и навсегда осталась одной из ярких особенностей его литературного дарования — и как поэта и как критика. Эпиграммы то и дело мелькают в его детских тетрадях. «Теперь свою настроим лиру на Ювеналовский манер», — восклицает юный семинарист в наброске 1849 года, задумав сделать сатирическое описание своего класса. Это «ювеналовское» настроение сказалось также в обличительном стихотворении «Один из моих знакомых», где самыми мрачными красками нарисован неприглядный портрет семинариста — «прямой образчик бурсака». Интересно в этом же смысле и почти программное стихотворение «Насмешка», в котором молодой сатирик заявляет:

…как рад я, если прямоВраля, педанта, гордецаЗаденут ловкой эпиграммойИ опозорят, как глупца!..Вот прямо рыцарское дело:Порок казнить, изобличать…

Наконец, может быть, самое ценное в юношеской лирике Добролюбова — это стихи, отражающие его идейные искания, начало сомнений в истинах религиозного мировоззрения, а также раздумья его о себе, о своем призвании, своем будущем. Конечно, эти стихи еще очень далеки от совершенства, но все же они отчетливо рисуют перед нами облик молодого человека, живущего напряженной душевной жизнью, полного благородных стремлений. Примечательно, что мысль его постоянно возвращается к поэзии. Он говорит о поэте, не понятом людьми, задумывается над судьбой писателей, тонущих в Лете[3] со своими книжками в руках, рассказывает о вдохновении, о муках творчества («А иногда сидишь весь вечер за стихами… упорно борешься, как с лютыми врагами, с цезурой, рифмою, стопою и стихом»).

Почему так влекут к себе юношу эти темы? Да потому, что его любимая мечта — стать поэтом, прославиться на этом поприще. Недаром он упоминает в дневнике о своих «планах славолюбия» (правда, пытаясь осудить их по религиозным мотивам). С этими планами связаны и его думы о будущем, то мрачные и тяжелые («безотрадно, мрачно в будущность гляжу…»), то светлые и полные надежды.

«Надежды» — так и называется стихотворение, написанное 6 октября 1850 года. Здесь в довольно наивной форме высказаны очень серьезные мысли и прежде всего — уверенность в своих силах, которые мальчик надеется посвятить какому-то большому делу. Он говорит об «огне» в своей душе, о своих способностях, которые не должны пропасть даром; его волнует предчувствие, что он не проведет жизнь, «как и все»:

Нет, я буду полезен и нужен отчизне,Нет, не сгиб я, и люди прославят меня!..Еще я на заре моей жизни,Еще много надежд у меня!..

Какую же пользу надеялся он принести отчизне, какому делу мечтал посвятить свои силы? Вряд ли можно сомневаться в том, что это были мечты об общественной деятельности, о литературе, о служении отчизне пером поэта или писателя. В этом убеждает не столько само стихотворение «Надежды», сколько общая устремленность всех ранних стихов, с их двумя постоянными темами — участь поэта и тревожные раздумья о будущем. Здесь уместно вспомнить слова Чернышевского, которому было «известно доподлинно», что Добролюбов «уже в самой ранней юности начертал свой вполне определенный жизненный план и ясно наметил цель своей жизни и деятельности…».

Есть в детских тетрадях и еще очень важное стихотворение, написанное весной 1851 года. Оно так и озаглавлено — «Будущее». Автор говорит здесь о тяжелых днях, которые ждут ею впереди, и вместе с тем заявляет о своей готовности выдержать «смертельный бой» с судьбой, сохранить свой «великий дух» в неравной борьбе. Что же это за борьба, за что собирается сражаться молодой поэт? Ответ на эти вопросы содержится в самом стихотворении:

Я в броню терпенья облекусь.Истины мечом вооружусьИ, с сознаньем правды и добра,Буду жить и завтра, как вчера.

Несмотря на отвлеченный характер этих признаний, мы вправе сделать вывод, что в юношеских мечтах о своей будущей судьбе Добролюбову рисовался — пусть еще неясный — образ мужественного деятеля, готового пострадать за свои убеждения, образ поэта — борца за правду. Если даже этот образ сложился не без влияния каких-то литературных источников, в частности лермонтовской поэзии, все равно он характерен для Добролюбова.

Страстное стремление стать литератором неудержимо крепло в его сознании. Знаменательно, что, даже решившись ехать в столицу и мечтая об университете, он видел в этом только средство к достижению заветной цели. Он так и записал в дневнике: «Главным образом соблазняет меня авторство, и если мне хочется в Петербург, то не по желанию видеть Северную Пальмиру, не по расчетам на превосходство столичного образования: это все на втором плане, это только средство. На первом же плане стоит удобство сообщения с журналистами и литераторами…»

III. НА ПОРОГЕ НОВОЙ ЖИЗНИ

редставим себе глухую провинцию николаевского времени. Сотни верст до культурных центров. Косный быт и поповская среда, где на юношу-семинариста смотрят как на будущего священнослужителя, церковного проповедника. А юноша давно уже знает, что ему предстоит совсем другая судьба. В груди его зреют необъятные силы, в голове теснятся смелые замыслы. Но они так не вяжутся со всем тем, что его окружает! Вокруг плотной стеной стоят невежество, пошлость, грубость и темнота. Он сам еще далеко не свободен от власти привычного быта, от цепких «предрассудков старины». И тяжелые сомнения проникают в его душу, находят выход в стихах, в дневниковых записях: хватит ли у него сил, чтобы пробить эту стену? «На что ты надеешься?» — говорит ему внутренний голос. «Что тебя здесь ожидает? — записывает юноша в дневнике. — Тебе суждено пройти незамеченным в твоей жизни, и при первой попытке выдвинуться из толпы, обстоятельства, как ничтожного червя, раздавят тебя… И ничего ты не сделаешь, ничего не можешь ты сделать, несмотря на всю твою самонадеянность…» В такие минуты ему вспоминался «желчный стих» Лермонтова: