Аркадий Полторак - Гросспираты Страница 9

«Моим непреклонным решением является в самом ближайшем будущем разбить Чехословакию путем проведения военных операций. Задачей политических руководи­телей является выбор для этого подходящего момента...»

Процитировав названную директиву, обвинитель осведомляется, не заставил ли Редера такой документ, а также захват Австрии поверить наконец, что речь Гитлера на ноябрьском совещании не была пустословием, а отражала его подлинные намерения.

Редер отлично понимает, что знать планы Гитлера и оставаться у него на службе означало уже полную виновность. И он старается удержаться на прежней своей позиции, продолжая пользоваться старой аргументацией, которая теперь стала уж совсем неле­пой. Не искушенный в полемических битвах бывший главком военно-морских сил на­цистской Германии с тупым упорством твердит одно и то же:

— Но ведь Гитлер очень часто грозил кого—то разгромить, а впоследствии никого не громил. Он разрешал вопросы мирным путем...

Обвинитель напоминает Редеру, что на секретном совещании в имперской канце­лярии 23 мая 1939 года Гитлер заявил: «Мы приняли решение напасть на Польшу при первой благоприятной возможности». И для того чтобы подсудимый опять не стал же­вать мочало о мирных способах решения конфликтов, которые якобы фюрер всегда предпочитал военным, тут же зачитывается еще один абзац из того же выступления Гитлера: «Мы не можем ожидать, что дело обернется таким же образом, как в Чехо­словакии; дальнейшие успехи не могут быть достигнуты без кровопролития».

Но Редер верен себе. Он заявляет, что и в этом случае Гитлер не имел в виду воору­женное нападение. Иначе как, мол, объяснить публичную речь фюрера, произнесенную тогда же при спуске на воду линкора «Бисмарк», в которой он так проникновенно говорил «о мире и истинной справедливости».

Обвинители не теряют, однако, надежды сломить упрямца: суду предъявляется за­пись еще одного секретного совещания, состоявшегося в Оберзальцбурге 22 августа 1939 года. Этот документ нашли союзные следователи, порывшись в архивах ОКВ во Фленсбурге.

Круг участников совещания был очень узким: командующий сухопутными войс­ками, командующий военно-воздушными силами, командующий  военно-морским флотом и еще несколько высших генералов. При оглашении записи произнесенных там речей Редер бледнел и зеленел, а все же отказался прямо признать, что и здесь с циничной откровенностью Гитлером была раскрыта программа агрессии. Германский милитарист, избравший определенную линию поведения, оказался актером одной роли, одного амплуа — искусство перевоплощения было чуждо ему. Выслушав убийственные цитаты из стенограммы, Редер, рассудку вопреки, снова утверждает:

— Все мы, собравшиеся на совещании, почерпнули из слов Гитлера искреннюю на­дежду на то, что и на этот раз ему удастся решить вопрос мирным путем.

И это за неделю до начала второй мировой войны!

Впрочем, может быть, в речи Гитлера содержался хоть какой—то намек на возмож­ность мирно урегулировать назревавший конфликт? Давайте посмотрим.

Прежде всего Гитлер решил установить прямую связь между судьбой человечества и его собственной. Он сказал: «Никто не знает, сколько я буду жить. Поэтому лучше сейчас начать великий конфликт... Мы должны пойти на риск с непоколебимой уве­ренностью».

А дальше что? Дальше, правда, в одном месте Гитлер действительно упоминает о возможности мирного урегулирования. Но как упоминает! Когда обвинитель зачитал эти слова Гитлера, у гросс—адмирала, надо полагать, все помутилось в глазах: «Я боюсь только того, что в последнюю минуту какая-нибудь свинья снова сделает предложение о посредничестве».

Кто же после такого заявления усомнится, а тем более обманется, в истинных на­мерениях Гитлера? А гросс-адмирал все же хочет убедить Международный трибунал, будто у участников совещания могла созреть уверенность, что и на сей раз Гитлеру «удастся решить вопрос мирным путем».

Что это, дремучая глупость? Но Редер отнюдь не был глупцом, и, вероятно, отлично понимал, как смешно выглядит его позиция. Тогда в чем же дело? А дело в старой, очень старой истине: утопающий хватается за соломинку. Перед Редером стояла дилем­ма — или признать, что на совещаниях 5 ноября 1937 года и 23 мая 1939 года Гитлер раскрыл конкретную программу агрессивной политики Германии, или, вопреки фактам и логике событий, отрицать это. Первое означало признание Редера соучастником заго­вора против мира. И это грозило роковым исходом. Гросс-адмирал отдавал себе отчет в том, что запоздалое признание и раскаяние перед лицом неотразимых улик, увы, не смягчит ему наказание. Оставалось второе — голословное отрицание. Пусть нелепое. Пусть иногда смешное. Но оно оставляло хоть тень надежды на спасение.

Да, Редеру был нанесен страшный удар. Тем более чувствительный потому, что он являлся, в сущности, одним из первых. А затем последовала серия других ударов, еще более неотразимых.

1940 год. Скоро, совсем скоро нацистская свастика появится на улицах Парижа. Но прежде чем это произойдет, потребуется провести еще одну операцию. На этот раз жерт­вой намечена Норвегия.

За самое короткое время эта страна будет захвачена и оккупирована. И именно в связи с норвежской операцией фигура Редера вдруг вырастет до размеров, затмеваю­щих других подсудимых. Но и здесь, вопреки очевидности, гросс-адмирал будет продол­жать свою линию защиты: отрицать, отрицать и только отрицать.

Надо сказать, что история с оккупацией Норвегии вызвала на Нюрнбергском про­цессе весьма бурную дискуссию. Тут защита не сочла возможным воспользоваться даже доктриной смешанной ответственности, к которой она охотно прибегала в других случаях. Доктор Зиммерс требовал полного оправдания гросс—адмирала и призвал на по­мощь себе ученых—юристов.

В Германии имелось много профессоров международного права, поднаторевших на подыскании любых аргументов в целях оправдания агрессивной политики. Они были достаточно смелы и услужливы во времена успехов нацизма. Они сильно приуныли в последующие годы, когда звезда нацизма стала меркнуть. И совсем спрятались в щель, когда Германия оказалась разгромленной. Именно поэтому Зиммерс вынужден был довольствоваться услугами не какого-нибудь именитого профессора—международника, а всего лишь доцента Боннского университета Германа Мозлера. Киты международно-правовой «науки» предпочли остаться в тени.

Строго говоря, трибунал вовсе не обязан был принимать заключение такого экспер­та. В любой стране суды прибегают к услугам экспертов (или, как их часто еще называ­ют, сведущих лиц), когда дело касается специальных знаний, которыми судьи не обла­дают. Все слышали о медицинских, технических, экономических и иных экспертизах.