Владимир Томсинов - Аракчеев Страница 94

Следующая история также немало свидетельствует о положении Аракчеева при дворе и приоткрывает кое-что из его характера. Новгородский губернатор П. И. Сумароков распорядился, дабы помещики губернии, выставляя крестьян на военную службу, давали в казну денег в размере стоимости их годового провианта, тогда как во всех других губерниях брали с дворянства деньги только за трехмесячный провиант. Одновременно губернатором было дано повеление о том, чтобы крестьяне взяли в губернском городе муку, отвезли бы ее в свои деревни и там пекли из нее сухари, которые затем сами бы и привозили в Новгород.

Аракчеев узнал об этих распоряжениях губернатора от управляющего Грузинской вотчиной Ивана Дмитриева. Возмущенный, он решил призвать Сумарокова к порядку. В письме в Новгород от 29 августа 1812 года граф сообщил, что Комитет внутреннего ополчения запретил брать с дворянства деньги в сумме более чем за трехмесячный провиант и рекомендовал взятое сверх этого зачесть помещикам в число подушного сбора или возвратить им. «Я обо всех оных распоряжениях, — выговаривал Аракчеев инициативному губернатору, — вносил записку в Комитет гг. министров, где не только я, но и все министры не верят распоряжению, ибо оное можно только делать для разорения крестьян. По всем сим причинам и более потому, что война нынешняя должна будет продолжиться долгое время, то и нужно крестьян не как господину, но как чиновнику Российской империи сберегать на будущее время». Для подтверждения своих слов граф прилагал к письму копию с комитетского журнала. Казалось бы, губернатор должен был немедленно подчиниться и отменить изданные распоряжения. Но нет — его превосходительство продолжал настаивать на своем. Пришлось графу повторить свое увещевание. «Письмо ваше от 8 сентября я получил, — писал он в Новгород 9 сентября, — а как в оном изволите доказывать и одобрять сами, вами же самим сделанные распоряжения, то мне и не оставалось более ничего, как оное в оригинале представить государю императору. Его императорское величество изволил увидеть, что конфирмированное его величеством положение о приеме с новгородских дворян за провиант на три месяца вместо двенадцати вы не одобряете, тогда когда оное от государя приказано исполнить».

Что оставалось делать его превосходительству? К великому удивлению Аракчеева Сумароков не подчинился и этому письму. «Ваше сиятельство нередко удостаивали меня своими письмами, а сегодня с курьером изволили уже прислать ко мне строгое и не принадлежащее до меня повеление, — отвечал несгибаемый губернатор грозному графу 11 сентября. — Я до сего времени сохранял всевозможное терпение, но ныне считаю уже необходимостию объяснить следующее: 1) Писать ко мне так строго и таким повелительным образом никто, кроме государя и Сената, не может. 2) Письмо вашего сиятельства без номера и без объявления воли государя императора я принять к исполнению не могу». В заключение письма Сумароков заявлял Аракчееву, что готов его почитать, но обидных или повелительных писем ни от кого, кроме начальства, не примет, а посему просил, чтобы Аракчеев впредь писал к нему несколько поучтивее и так, как следует писать к человеку, служащему благородно и для чести.

Алексей Андреевич пришел в замешательство. Он не знал, что думать и что предпринять. В растерянности обратился к новгородскому губернскому предводителю дворянства Н. С. Свечину. «Не знаю, не ведаю, за что ваш и мой губернатор меня ненавидит, ругает, сказывают, при всех, и кует и вешает меня, — жаловался граф в письме к Николаю Сергеевичу от 14 сентября. — Я бы остался все от него терпеть, если бы он, не любя меня, со мною бы и дело захотел иметь одним, но как гг. губернаторы обыкновенно везде, прогневаясь на дворянина, стараются оный гнев изъявить на бедных крестьянах того господина, то вот что беспокоит меня чрезмерно. И я прибегаю с моею просьбою: сделай дружбу, во-первых, отбери от него, что за причина, что он не взлюбил мою физиономию. Кажется, я поместье свое в губернии нажил не фаворитством, не откупами и не интригами, а службою, и после того ничего от государя не брал и не возьму никогда, дабы более было и оставалось в казне у государя к награждению гг. губернаторов; а во-вторых, убеди его справедливыми резонами, на христианской заповеди основанными, дабы он, не любя меня, не делал ничего из-за меня бедным крестьянам моим, ибо это будет обоим нам грешно, что они за меня будут терпеть горе».

Аракчееву так и не удалось сломить сопротивление губернатора. Не помогли ни угрозы, ни уговоры. «Я знаю, милостивый государь, что вы вельможа, много значите при дворе, можете сделать мне вред, и что, конечно, не упустите первого случая, оказать мне оный, — писал Сумароков графу 17 сентября, — но я смею уверить ваше сиятельство, что я, держась пословицы «хоть гол да прав», более дорожу честию, нежели моим местом». Возможность отомстить упрямцу представилась Аракчееву лишь спустя три года. В сентябре же 1812 года, при всей близости графа к государю, сил у него не хватило даже на то, чтобы наказать строптивого губернатора.

В тех случаях, когда Алексей Андреевич брался кого-либо защищать от нападок, действия его оказывались более результативными. В сентябре 1812 года графу пришлось неоднократно выступать в защиту Кутузова. Сдача Москвы Наполеону без боя лишила полководца поддержки общественного мнения. Восторг, который вызывал он в обществе и армии при назначении на должность главнокомандующего, сменился сначала недоумением, а затем и недовольством. Чем более Наполеон оставался в сердце России, тем более нарастало в обществе раздражение престарелым фельдмаршалом. Его начинали считать неспособным возглавлять русскую армию в столь тяжкое для России время. Почувствовав смену общественного настроения в отношении Кутузова, зашевелились интриганы — те из начальствующих персон, которым Михаил Илларионович, взяв верховное командование, пресек каким-то образом карьеру. Особенно усердствовал генерал Л. Л. Беннигсен, бывший у Кутузова начальником штаба, ровесник ему по возрасту. Поток порочащих Кутузова писем хлынул в Петербург. И видимо, возымел свое отравляющее действие. В столичном обществе стали поговаривать, что старому фельдмаршалу подготовлена смена. Уже называли и фамилии — например, князя П. А. Зубова прочили на пост главнокомандующего, а генерал-майора К. Б. Кнорринга — в начальники его штаба.

На одном из заседаний Военного совета Кутузов был открыто обвинен в неспособности командовать армией, и дело, вероятно, кончилось бы тем, что государь принял бы решение заменить его, если бы не выступление в его защиту графа Аракчеева, поддержанного Балашовым, Шишковым, Зубовым и Кноррингом. Когда Кутузова обвинили в том, что он спит по 18 часов в сутки, Кнорринг ответил: «Слава Богу, что он спит: каждый день его бездействия стоит победы». Еще сказали, что фельдмаршал возит с собою переодетую в казацкое платье любовницу, на что последовал ответ: «Румянцев возил их по четыре. Это не наше дело!»