Державин - Олег Николаевич Михайлов Страница 94

5

Только немногим более двух недель пролежал Суворов в доме Хвостова, тяжело пораженный внезапной, ничем не объяснимой опалой.

Державин почти каждый день наведывался в дом Хвостова. Изредка наступало просветление, и Суворов беседовал с домашними и даже занимался турецким языком. Но затем вновь терял сознание, бредил, повторяя имена своих сподвижников и громкие названия: Фокшаны, Рымник, Измаил, Алда, Треббия, Нови, Сен-Готар…

Немногие вельможи решались выразить свое расположение опальному генералиссимусу. Правда, болезнь Суворова служила для Павла до некоторой степени смягчающим и извиняющим обстоятельством. В один из дней Державин застал в доме Хвостова генерала Багратиона. Узнав о тяжелом состоянии Суворова, император прислал его верного сподвижника и любимца с изъявлением своего участия.

Придворный врач Гриф тер генералиссимусу виски спиртом. Суворов приходил в себя и снова погружался в небытие.

— Князь Петр? Это ты, князь Петр?

Суворов приподнялся на постели. Казалось, одни голубые глаза жили на восковом лице. Багратион кивал головой, слезы мешали ему сказать что-либо.

— Помни, Петр! Берегите Россию… А война с французами будет, князь Петр! Помяни мое слово…

Суворов прощался с близкими, позвал к себе и верного Хвостова.

— Наклонись, Митя… Ближе… Вот так…

Хвостов почтительно приготовился слушать дядюшку.

— Прошу тебя, — внятно заговорил полководец. — Брось ты писать стихи… Не твое это дело! Не позорь ты наш дом…

Когда Хвостов вышел от Суворова, ожидающие бросились к нему:

— Ну как он? Что?

Хвостов скорбно наклонил голову:

— Бредит…

Суворов пожелал видеть Державина и, смеясь, спросил его:

— Ну, какую же ты мне напишешь эпитафию?

— По-моему, — отвечал поэт, — слов много не нужно: тут лежит Суворов!

Полководец оживился:

— Помилуй бог, как хорошо!

Суворов слабел, в забытьи громко стонал, перемежая стоны молитвами и жалея, что он не умер на поле боя в Италии.

7 мая 1800 года Державин писал бывшему адъютанту Суворова оренбургскому губернатору Курису: «К крайнему скорблению всех, вчерась пополудни в 3 часа героя нашего не стало. Он с тою же твердостию встретил смерть, как и много раз встречал в сражениях. Кажется, под оружием она его коснуться не смела. Нашла время, когда уже он столь изнемог, что потерял все силы, не говорил и не глядел несколько часов! Что делать? Хищнице сей никто противостоять не может. Только бессильна истребить она славы дел великих, которые навеки останутся в сердцах истинных россиян».

Державин вышел из-за бюро и подошел к окну, машинально слушая, как, подобно флейтузе, высвистывала в клетке такт военного марша пичужка с розовой грудкой. Давно уже стемнело, и зажглись редкие фонари-коноплянки. Туман усырял улицы и дома — экая слота! Пичужка старалась, повторяя свою нехитрую песенку снова и снова, словно отпевая полководца.

Державин глядел на ущерблую луну, бежавшую за тучами, и горькие строки складывались в стихи:

Что ты заводишь песню военну,

Флейте подобно, милый Снигирь?

С кем мы пойдем войной на гиену?

Кто теперь вождь наш? кто богатырь?

Сильный где, храбрый, быстрый Суворов?

Северны громы в гробе лежат.

Кто перед ратью будет, пылая,

Ездить на кляче, есть сухари;

В стуже и зное меч закаляя,

Спать на соломе, бдеть до зари;

Тысячи воинств, стен и затворов,

С горстью Россиян все побеждать?..

Нет теперь мужа в свете столь славна:

Полно петь песню военну, Снигирь!

Бранна музыка днесь не забавна,

Слышен отвсюду томный вой лир;

Львинова сердца, крыльев орлиных,

Нет уже с нами! — Что воевать?