Михаил Пыляев - Старая Москва. История былой жизни первопрестольной столицы Страница 96

О другом Кологривове, таком же чудаке и эксцентрике, упоминает в своих «Воспоминаниях» граф Соллогуб.

Кологривов был родной брат по матери известному министру духовных дел императора Александра I, князю Александру Николаевичу Голицыну. Кологривов хотя и дослужился до звания обер-церемониймейстера, но дурачился как школьник.

У него была особенная страсть к уличным маскарадам; последняя доходила до того, что он наряжался нищенкой-чухонкой и мел тротуары.

Завидев знакомого, он тотчас кидался к нему, требовал милостыни и в случае отказа, бранился по-чухонски и даже грозил метлою.

Тогда только его узнавали и начинали хохотать. Он доходил до того, что вместе с нищими становился на паперти церкви и заводил из-за гроша с ними ссоры.

«Сварливую чухонку» даже раз отвели на съезжую, где она сбросила свой наряд и перед ней извинились.

Однажды к известной набожностью и благотворительностью Татьяне Борисовне Потемкиной приходят две монахини, прося слезно подаяния на монастырь. Растроганная Потемкина идет за деньгами, но, вернувшись, остолбенела от ужаса Монашенки неистово плясали вприсядку. То были Кологривов и другой с ним еще проказник.

Существует еще рассказ. Как-то на одном кавалерийском параде вдруг перед развернутым фронтом пронеслась марш-маршем неожиданная кавалькада. Впереди скакала во весь опор необыкновенно толстая дама в зеленой амазонке и шляпе с перьями. Рядом с ней на рысях рассыпался в любезностях отчаянный щеголь. За ними еще следовала небольшая свита. Неуместный маскарад был тотчас же остановлен. Дамою нарядился тучный князь Ф. С. Голицын; любезным кавалером был Кологривов. Шалунам был объявлен выговор, но карьера их не пострадала.

Но часто шутки Кологривова не обходились и без последствий. Так, раз, сидя во французском театре, он заметил какого-то зрителя, который, как ему показалось, ничего в представлении не понимал. Кологривов вошел с ним в разговор и спросил: понимает ли он по-французски. Незнакомец отвечал «нет».

– Так не угодно ли, чтоб я объяснил вам, что происходит на сцене?

– Сделайте одолжение.

Кологривов стал объяснять и понес страшную чушь. Соседи даже в ложах фыркали от смеха.

Вдруг не знающий французского языка спросил по-французски:

– А теперь объясните мне, зачем вы говорите такой вздор?

Э. Гертнер. Ивановская площадь в Московском Кремле. 1839 г.

Кологривов сконфузился:

– Я не думал, я не знал!

– Вы не знали, что я одной рукой могу вас поднять за шиворот и бросить в ложу к этим дамам, с которыми вы перемигивались?

– Извините!

– Знаете вы, кто я? Я Лукин.

Кологривов обмер.

Лукин был силач легендарный. Подвиги его богатырства невероятны, и рассказы о нем живы долгое время в Морском ведомстве, к которому он принадлежал. Вот на кого наткнулся Кологривов.

Лукин встал.

– Встаньте, – сказал он, – идите за мной!

Они пошли к буфету. Лукин заказал два стакана пунша; пунш подали, Лукин подал стакан Кологривову:

– Пейте!

– Не могу, не пью.

– Это не мое дело. Пейте!

Кологривов, захлебываясь, выпил стакан; Лукин залпом опорожнил свой и снова скомандовал два стакана пунша. Кологривов отнекивался и просил пощады; оба стакана были выпиты, а потом еще и еще; на каждого пришлось по восьми; только Лукин, как ни в чем не бывало, возвратился на свое кресло, а Кологривова мертвецки пьяного отвезли домой.

Граф Соллогуб рассказывает, что один случай положил конец мистификациям и шуткам Кологривова. На одном большом обеде в то время, когда садились за стол, из-под одного дипломата выдернули стул. Дипломат растянулся, но тотчас же вскочил на ноги и громко сказал: «Я надеюсь, что негодяй, позволивший со мной дерзость, объявит свое имя». На эти слова ответа не воспоследовало. Впрочем, ответ был немыслим – и по званию обиженного, и по непростительному свойству поступка.

Кологривова любили не только как забавника, но и как человека. Ума он был блестящего, и, если б не страсть к шутовству, он мог бы сделать завидную карьеру.

Как мы выше сказали, дом Кологривовых был куплен для обер-полицмейстера.

Начальное учреждение московской полиции Карамзин относит к 1505 году. В то время, когда установлены были решетки по улицам, которые видел Герберштейн, в Москве не было полиции, а в каждой части, на которые делился город, было свое особое управление.

Оно состояло из объезжих голов, бояр с подьячими, из решеточных приказчиков и из сторожей. Решеточные приказчики были начальники сторожей; сторожа были сами обыватели, отправлявшие общественную земскую повинность натурою. Наказ того времени говорит, что боярин с подьячими и с решеточными приказчиками должны ездить по городу непрестанно день и ночь, а сторожа, расставленные в определенных местах, должны день и ночь непрестанно ходить каждый по своей улице и по своему переулку, подчиняясь непосредственно особым десятским, выбранным из среды их, и решеточным приказчикам.

Сторожа смотрели, чтобы «бою, грабежу, корчмы и табаку, и никакого воровства и разврата не было, и чтобы воры нигде не зажгли, не подложили бы огню, не накинули ни со двора, ни с улицы». Меры осторожного обращения с огнем были самые строгие; так, запрещалось сидеть поздно с огнем, печи и мыльни запечатывались до нового указа; что же касается до печения хлеба, варения пищи, то дозволено то и другое только в поварнях, или, у кого их нет, – в печах, построенных в земле, в огородах за двором, защищая их крепко от ветру.

Исключение делалось в пользу черных сотен людей, больных и родильниц. Людям черной сотни дозволено топить свои печи в ненастные дни дважды в неделю, по воскресеньям и четвергам. Стрельцы и Стрелецкий приказ в 1686 году служили исполнительною полицейскою властью.

Любопытны известия, как при набожном царе Михаиле Феодоровиче в ночное время караулили в Кремле сторожа.

Когда наступал девятый час вечера, или, по-тогдашнему, восьмой час ночи, тогда начинает стрелецкая стрела перекликаться. Ворота Кремля затворялись зимою в 8 часов вечера и отпирались всегда после заутрени. Близ собора Успенского часовой страж начинал первый протяжно и громко нараспев возглашать: «Пресвятая Богородица, спаси нас!» За ним второй возглашает: «Святые московские чудотворцы, молите Бога о нас!» Потом третий: «Святой Николай Чудотворец, моли Бога о нас!» Четвертый: «Все святые, молите Бога о нас»! Пятый: «Славен город Москва!» Шестой: «Славен город Киев!» Седьмой: «Славен город Суздаль…» И так поименуют: Ростов, Ярославль, Смоленск и проч. Первый снова восклицает: «Пресвятая Богородица, спаси нас!» После этого, как этот страж, так и другие, чтобы не спать и не дремать, до благовеста к заутрени поют вполголоса разные духовные молитвы.