Алла Марченко - Есенин. Путь и беспутье Страница 98

Быть беде!

Быть великой потере!

Знать, не зря с луговой стороны

Луны лошадиный череп

Каплет золотом сгнившей слюны.

(Глава шестая. «В стане Зарубина»)

Но, может быть, золотой лейтмотив – всего лишь заплетенная в орнаментальный узор цепь золотых имажей, превращающихся в финале в чеканенные сентябрем червонцы, обращенная к нашему глазу и не требующая истолкования? Нет, и еще раз нет!

Весной 1921 года, в разгар работы над «Пугачевым», защищая право поэта пользоваться образами, которые читатель вынужден разгадывать, Есенин писал Иванову-Разумнику: «Когда они (то есть скифы. – А. М. ) посылали своим врагам птиц, мышей, лягушек и стрелы, Дарию нужен был целый синедрион толкователей. Искусство должно быть в некоторой степени тоже таким». Речь идет, разумеется, не об исторических скифах и не об одноименной поэме Блока, а об альманахе «Скифы», который Р. В. Иванов-Разумник издавал и редактировал. После левоэсеровского мятежа издание прекратилось, но «скифы» (авторы альманаха) по-прежнему держались тесной кучкой единомышленников. Сам ли Разумник Васильевич, или кто-то из членов неонароднического кружка неодобрительно отозвался об «Исповеди хулигана» и «Сорокоусте», которые Есенин, как уже упоминалось, переслал Иванову-Разумнику еще в декабре 1920-го, мы не знаем. Писем своего царскосельского наставника С. А. не сохранил. Но, видимо, замечание показалось ему неверным. Отсюда и колкая, и обиженная, и колкая и обиженная вместе реплика в том же письме: «Не люблю я скифов, не умеющих владеть луком и загадками их языка».

В последнем монологе Пугачев, разъясняя смысл «золотой загадки», загадывает нам следующую:

Что случилось? Что случилось? Что случилось?

Кто так страшно визжит и хохочет

В придорожную грязь и сырость?

Кто хихикает там исподтишка,

Злобно отплевываясь от солнца?

……

…Ах, это осень!

Это осень вытряхивает из мешка

Чеканенные сентябрем червонцы.

Да, деньги играли не последнюю роль в драме Пугачевского бунта. Правда, поначалу за голову мнимого супруга Екатерина пообещала всего 10 тыс. руб. (Государыня была прижимиста во всем, что не касалось ее амантов.) Но потом, вследствие разрастания территории «бедствия», сильно ее увеличила. Но это был не подкуп соратников, а вознаграждение тому из генералов, кто словит Пугача и первым доставит матушке благую весть. А вот в случае с Колчаком действительно имел место открытый подкуп, и не врагов, а (как и у Есенина) недавних соратников, и даже циничная расплата золотым чистоганом. Уже в 1919-м правительство Ленина через своих тайных эмиссаров в Париже, Лондоне, Токио, Нью-Йорке начало секретные переговоры с Антантой о предоставлении концессий иностранному капиталу после Гражданской войны и создании Свободной экономической зоны в Дальневосточной республике в обмен на голову Колчака. Сторговались комиссары и с эсерами и меньшевиками, пообещав кресла в коалиционном, наравне с большевиками, правительстве. Естественно, при условии, что и они не будут поддерживать адмирала. Господин-товарищ Ульянов-Ленин с поразительной догадливостью вычислил тех, что были «готовы за червонцев горсть» отделаться от неуступчивого Правителя. Цитирую уже задействованный выше документ: «С согласия АНТАНТЫ командование Чешским корпусом передало 6 января 1920 года Иркутскому большевистско-эсеровскому Политцентру адмирала Колчака <…> За это генерал Жанен (командующий объединенными силами союзников. – А. М. ) (с согласия Ленинского правительства) передал чехам часть золотого запаса России».

Судьбу «царского золота» и судьбу Колчака история завязала мертвым узлом. Пришедши во власть, Адмирал объявил золотой запас неприкасаемым. На эти слитки, – объяснял он и своему генералитету, и правительству, и союзникам, – будущая свободная Россия восстанет из пепла. Золотой запас был извлечен из подвалов Омского госбанка лишь в ноябре 1919 года – только после того, как Верховный Правитель принял решение о сплошной эвакуации. В тот же день (10 ноября) к нему в вагон заявился чуть ли не весь дипломатический корпус с предложением взять царское золото под международную опеку и вывезти его во Владивосток. Колчак поступил так, как поступают мечтатели, – категорически отказался: «Золото скорее оставлю большевикам, чем передам союзникам». Эта фраза, полагает Павел Зырянов, автор молодогвардейской (серия «ЖЗЛ») биографии «стального адмирала», «стоила ему жизни, ибо иностранные представители сразу потеряли к нему интерес».

Ни французы, ни англичане, ни американцы своих высоких принципов де-юре «не замарали». Арест Колчака произвели чехословаки, за что Масарик, санкционировавший предательскую акцию, получил от генерала Жанена увесистую часть золотых слитков, а рядовым бойцам Чехословацкого корпуса позволили вывезти из Сибири несметное количество награбленного добра. Железнодорожные составы с русскими беженцами и солдатами, отцепив паровозы, перевели на запасный путь, а по главной Сибирской магистрали безостановочно мчали на восток, на восток, на восток, к океану, битком набитые барахлом эшелоны. Хозяйственные чехи увозили все: мебель, меха, экипажи, станки, зеркала, пианино, моторные лодки, продовольствие, мануфактуру…

И что еще следует взять на заметку. Случай Колчака, которого продали за червонцев горсть, был в своем роде единственным. Все остальные фигуранты «белого сопротивления» «красному террору» либо убиты при попытке к бегству (Антонов), либо самолично пустили себе пулю в лоб (Каледин), либо благополучно ретировались за границу (Деникин, Юденич, Врангель, Краснов). В истории устранения Махно момент торга, конечно, наличествовал, но расплачивались с батькой не червонцами. Ему всего-навсего позволили утечь через румынскую границу в обмен на обещание прекратить подстрекательство к мятежам и из уважения к его заслугам в совместной борьбе то ли с немецкими оккупантами, то ли с врангелевцами.

В поддержку данной гипотетической догадки выступают, на мой взгляд, и еще некоторые подробности, к историческому Пугачеву отношения не имеющие. Это прежде всего морские «имажи», посредством которых лже-Петр изъясняет сподвижникам, людям сугубо сухопутным, выработанный им план действий средь безводных азиатских степей:

Я ж хочу научить их под хохот сабль

Обтянуть тот зловещий скелет парусами

И пустить по безводным степям,

Как корабль.

А за ним

По курганам синим

Мы живых голов двинем бурливый флот.

Здесь же, в «Пугачеве», в присутствии «местью вскормленного» бунтовщика, даже кони почему-то (?) превращаются в лебедей, несущихся «по водам ржи», про ножи говорится, что они должны «пролиться железными струями», а смуглые скулы степняков-кочевников уподоблены «волнам» («Уж давно я, давно я скрывал тоску Перебраться туда, к их кочующим станам, Чтоб разящими волнами их сверкающих скул Стать к преддверьям России, как тень Тамерлана»).