Михаил Кузмин - Дневник 1905-1907 Страница 99

Холодно. Варины имянины; ездил на почту, за Екат<ериной> Апол<лоновной>, которой не было дома, Анна Ник<олаевна> по телефону спрашивала меня, что подарить маленькой Варе. Дома, кажется, все в духе. Все-таки поехал в театр. «Вечная сказка» мне очень понравилась{478}. Говорил с Мейерхольдом, дал Веригиной стихи, все спрашивает, что пишет мне Сергей Юрьевич, о постановке покуда не толковал. Чулкова просила, чтобы среда не состоялась, что это очень обрадует Лидию Дмитриевну; Ивановы говорили, что Судейкин накануне мнимого отъезда был у Суреньянца весь вечер и разный народ. Меня это поразило ретроспективною ревностью. Видел самою Веру Федоровну, Нувель, который устраивался с афишером. Возвратился рано; дома играл свои вещи, кэкуоки и матчиш, итальянские арии, несколько хулиганил. Мне было не скучно, так я еще просвечивался вчерашним счастьем. Дело наше выиграно, 9-го выдадут бумагу; конечно, в банке будут делать еще гадости. Я очень счастлив, если получим деньги, можно будет одеться, только бы Сергей Юрьевич меня любил и не бросал. Какой простор нам бы открылся, какое искусство. Как мне благодарить небо: утонченный художник, слава грядущего, очаровательнейший юноша позволяет любить себя! Я скоро умру, наверное.

5_____

Письмо от Феофилактова, работы задерживаются; очень милое, несколько бестолковое письмо. Перед обедом пришла бабушка, веселая и довольная; вдруг пришедший Нувель сообщил, что мой «Черт» на конкурсе получил первую премию вместе с Ремизовым из 62 рассказов{479}. Вечером условились быть у него. Были Сомов и Бакст. Играл «Куранты», выслушивал ругань театра и молодых художников, возмущения статьей Косоротова, хамски и пошло написанной, но, м<ожет> б<ыть>, не такой неверной, как это кажется друзьям. Старались доказать старость молодых, отсталость передовых, безобразие прекрасных, некультурность утонченных. Считали мое мнение чем-то значащим в театре Коммиссаржевской. Потом болтали, но заноза не проходила, и дневника я не читал и не знаю, буду ли читать. В пятницу Сомов хочет свести меня с Аргутинским. Кажется, Бенуа приезжает сюда. Прислали последние корректуры. Взял «Факелы» для «Балаганчика»{480}; нужно увидеть Блока для постановки{481}. Нувель в ужасе от afficheur’a и вправду рассказывал какой-то сплошной кошмар. Бакст хочет послать виньетки к моему «Черту» в «Руно». От милого Судейкина писем нет. Бакст слышал от Дягилева обо мне с Судейкиным. М<ожет> б<ыть>, врет, конечно.

6_____

Утром поехал на репетицию. «Балаганчика» не репетировали; довольно долго беседовал с Верой Федоровной. Читали «Антония», хвастался премировкой; назад ехал с Брауде. Так как с утра не ел, то разболелась голова. Зашел к Иванову, тот рассказывал про Москву, что «Крылья» займут весь № «Весов», что Брюсов относится будто бы ко мне с энтузиазмом, вот чего я не думаю почему-то, хотя письма и поступки Вал<ерия> Яковл<евича> и доказывают это. Зашел позвать и Волошина, у которого была Орлова{482}. Заехал к Баксту, чтобы прочитать «Черта», голова болела. Он был очень мил и ласков, поил чаем, рассказывал о милом Сергее Юрьевиче, об их доме в Москве, как Розанов при знакомстве первое сказал: «Надеюсь — вы не родственник убитому Судейкину?» — «Я его сын», — и на вопрос, что изображает его декорация: внутренний или внешний вид собора? — тот отвечал: «Это м<ожет> б<ыть> и внешний, и внутренний». Дома лег соснуть, принял фенацетин, голова прошла. Письмо от Юши, радостное за мои успехи{483}; мне было странно сидеть вечер дома и не писать, а читать в гостиной. Ремизов находит, что Потемкин подражает мне; кажется, Блоку с Белым скорее{484}. Было много народу: Ремизов, Бакст, Сомов, Нувель, Гофман, Леман с кузиной, Волошин, Иванов, Городецкий, Потемкин, Тамамшев. Ремизов читал свою «Иродиаду» и «Илью», avec restriction[218] — очень хорошо{485}; прелестны детские стихи Городецкого{486}. Было не скверно, хотя я очень скучаю о Судейкине. Отчего он так долго не пишет, если он уже в Москве? Опять до ясновиденья представляю его фигуру, его лицо, его глаза, его голос. Как мне вести себя в театре? решительно не знаю, не наделаю ли я des gaffes[219] и бестактностей, впрочем, буду действовать по вдохновению, большой оттенок искренности мне скорее помогает, но мне почему-то очень грустно и тяжело от дружеских ссор и пристрастия.

7_____

Утром ходил к Чичериным; она уехала в деревню, на днях приезжает Софья Васильевна, приехал Ал<ексей> Ив<анович> Аничков. Заехал в парикмахерскую. Письмо от Мейерхольда, что «Балаганчик» идет скорее, чем думали, и оканчивается забавной фразой: «Мне хочется, чтобы Вы знали, что я Вас люблю сильнее, чем Вы предчувствуете»{487}. Занятно. Обедал у Аничкова, он живет в том доме, где некогда жили Костриц у Краснопевцевых. Уютно; тупые сожители, особенно она, ограниченная, тупая и пошлейшая племянница Глазунова. Поехали в университет. Сначала был скучнейший доклад Франка, будто для 14-летн<их> декадентов, потом говорили о театре Коммиссаржевской Рафалович, Мейерхольд, Троповский и Чехов; во время последнего разглагольствования я с Сапуновым встали и вышли через залу, стуча каблуками. Потом видели в окно, что говорил Аничков и опять Троповский, когда началось уже повальное бегство; скука была адская. Я ходил с Сапуновым, с Потемкиным. Нувель говорил, что я за ними ухаживаю, но это, конечно, вздор. С Мейерхольдом говорил о постановке Блока, кажется, это непоправимо. «Пэлле<ас>», кажется, решен, но кто его будет ставить? Субботы, кажется, возобновятся. Сергей Юрьевич уехал в понедельник. Почему же он не пишет. Сапунов не хотел ехать в «Вену». Мы вышли вместе, но я малодушно поехал с Конст<антином> Андр<еевичем>, а не с другом возлюбленного Сергея Юрьевича. В «Вене» я сначала капризничал из-за [места] зала с Бакстом, которому везде дуло, потом был не совсем доволен, что нас было слишком много (4 дамы и 8 кавал<еров>), но потом обошелся; было много знакомых: «современники», из театра, студенты. Я говорил с Косоротовым, с которым друзья решили не здороваться за его статью о Бенуа. Нувель сказал, что так поступают непорядочные люди. Косоротов, может быть, нужен не только мне, и ссориться я ни с кем не желаю, хотя бы и из-за незнакомого мне Бенуа. Ехали домой с Сережей. Что-то будет?

8_____

Встал в 8 час.; так скучаю, так скучаю, что, были бы деньги, сейчас бы уехал в Москву; и отчего он не пишет? большой это грех на его душе. Кончил «Зиму» неважно. После завтрака заходил в «Шиповник», но Гржебина не застал. С Нувель пошел гулять, видели каких-то знакомых, бежал Сомов. Дома нашел присланною поэму «Roma», перевод Д’Альгейма{488}, писем нет; какой ужас! n’a-t-il plaqué tout bonnement?[220] Пришел Волошин, принес мне свой фельетон обо мне по «Ал<ександрийским> п<есням>» в связи со внешним, и о театре, довольно лестное{489}, что дало мне возможность выдержать все помои и ругательства, которыми, как некие мегеры, осыпали Сомов, Бакст, Добужинский и Нувель театр и особенно, конечно, Сапунова и Судейкина. Уехать бы, бежать сейчас в Москву, где есть хоть несколько людей, понимающих и ценящих искусство! Отчего он не пишет и ниоткуда не шлют денег. Как мне не хочется писать музыки к «Балаганчику»!{490} Не знаю, был ли мною шокирован Аргутинский. Ехал с Бакстом, все время говоря о своей любви к Сергею Юрьевичу. Сомов пел lieder[221] Mozart’a. Я не могу, не могу больше ждать, жить, не видя лица, глаз, рта милого Судейкина. Неужели прошли красные дни Аранжуеца?{491} И теперь мне легче с Сапуновым и маленькими студентами, чем с знаменитыми, полустарыми <виперами?[222]>