Том Рейсс - Подлинная история графа Монте-Кристо. Жизнь и приключения генерала Тома-Александра Дюма Страница 99

Все это время они ждали врача, которого якобы вызвал комендант. Прошло много часов. Позже комендант «равнодушно» сообщит им, что врач уехал в деревню и некоторое время будет отсутствовать.

Наконец врач явился в сопровождении чиновников Армии Святой Веры и эскорта из двенадцати вооруженных солдат. Генерал Манкур «не мог не выразить свое возмущение» и потребовал, чтобы все лишние покинули комнату. Некоторые солдаты действительно вышли, и тогда медик наконец приблизился к больному. Дюма узнал человека, который всю прошлую неделю лечил его от паралича лицевых мышц.

«Увидев меня, врач побледнел как смерть», – вспоминал Дюма. Генерал заметил, как сильно смутился этот человек. Похоже, он не ожидал вновь встретить этого пациента живым. Позже Дюма пришел к выводу, что врач «был орудием преступления, если не его автором».

Медик велел Дюма не вставать со скамьи и пить ледяную воду, после чего поспешно ушел. Слуга приготовил стакан такой воды, но «толика этого ледяного питья вызвала у меня такое чувство, будто я умру, если продолжу глотать его, поэтому я отказался от него в пользу предыдущих методов лечения». Больше лимонного сока, оливкового масла и новые клизмы. Спустя некоторое время врач вернулся и прописал курс процедур. Он состоял из пластырей и «впрыскивания в уши[1073], что [на время] приводило к полной глухоте» (опять же стандартные средства той эпохи, хотя к 1770-м годам медицинские изыскания уже показали, что впрыскивание воды в уши приводило к потере слуха).

Лечение в последующие две недели, позже отметит Дюма, «убедило меня в том, что они хотят отравить меня до смерти». Генерал Манкур, в свою очередь, испытывал внезапные и пугающие приступы недомогания – в его случае в виде стремительно нарастающих жестоких головных болей, «доходивших до такой степени, что это сказывалось на его способности рассуждать здраво» (как позже напишет генерал Дюма), причем «вывести его из этого состояния можно было лишь посредством немедленного кровопускания и большого количества клизм и питья, которые я готовил сам и постоянно держал у нас на виду» (предосторожность, позволявшая быть уверенным в том, что их не отравят).

Дюма не сомневался, что врач пытается убить их обоих всеми имеющимися средствами, за исключением самого очевидного – перерезать им горло. Однако нелегко определить, действительно ли «вредные процедуры», прописанные доктором, связаны с его преступными намерениями или же речь просто идет об обычной медицинской практике того времени. В конце концов, Дюма приписывал спасение своей жизни «сорока клизмам в течение трех часов». Хотя научная революция восемнадцатого столетия породила огромный интерес к естественным наукам и медицине, он пока не вылился в понимание сути болезни[1074]. (Некоторые врачи даже утверждали, что сами основные характеристики Просвещения[1075] – городская жизнь, изысканные манеры, слишком много чтения и размышления – приводили к возникновению болезней.) Вместо этого врачи подробно исследовали нестандартные реакции, свойственные организму конкретного человека, и в результате медик прописывал индивидуальные средства, которые действовали на пациента сильнее, чем на его болезнь. Это была предельная форма «внимания к личности» со стороны «поставщика медицинских услуг», хотя, быть может, и не лишенная выгод, которые, как мы до сих пор полагаем, проистекают из подобной системы взаимоотношений. Замечание, сделанное Мольером еще в семнадцатом веке, все еще не потеряло актуальности в восемнадцатом столетии: «Почти все люди умирают от своих лекарств[1076], а не от своих болезней».

Двое из врачей, осмотревших Дюма, считали обнаруженные у него симптомы – потерю слуха и зрения, паралич лицевых мышц, мучительные боли в желудке – признаками меланхолии (т. е. депрессии). Увидев этот диагноз в их отчетах, я подумал: «Как современно это звучит!» Но на самом деле для восемнадцатого столетия характерно широко распространенная вера в то, что депрессия – причина всех болезней[1077] от инфекций до инфаркта и рака.

Хотя научная революция семнадцатого столетия заставила врачей официально отвергнуть замшелую теорию гуморов[1078] (жидкостей), именно эта теория в конце восемнадцатого века все еще составляла основу профессионального взгляда медиков на мир. Согласно гуморальной парадигме, состояние каждого человека в отдельно взятый момент времени соответствует некой точке непрерывного пространства между здоровьем и болезнью. Физическое состояние каждой личности основывается на соотношении ее гуморов – таинственных телесных жидкостей, которые определяют хорошее самочувствие: избыток одной жидкости или недостаток другой приводит либо к болезни, либо к «загниванию» всего организма. На эту краеугольную предпосылку опирались многие лечебные процедуры той эпохи – потогонные, слабительные средства, кровопускание, клизмы.

Помимо ухудшающегося физического состояния, Дюма обнаружил новые, как он полагал, доказательства того, что врач пытался причинить ему вред: это стало ясно однажды во второй половине дня, когда генерал мылся и сидел голым в бочке, а доктор явился к нему для беседы. Как сказал медик, он желает поговорить с генералом Дюма, пока рядом абсолютно никого нет, чтобы «заявить о своей уверенности в том, что у нас все украдут, как у наших соотечественников [например, у Доломье перед отъездом в Мессину]. Он хочет, чтобы мы доверили ему самые ценные из остающихся у нас вещей, а он вернет их назад перед нашим отъездом. Сидя в бочке, я заметил, что этот человек без смущения действует и говорит на глазах у артиллериста по имени Самарру». «Врач на самом деле не пытался сохранить все в секрете, – писал Дюма, – несмотря на его показное желание вступить с нами в тайный сговор». (К этому моменту Дюма описывает свою жизнь в плену почти что как человек, находящийся во власти галлюцинаций. Неясно, каких пунктов, по его мнению, касался этот тайный сговор, за исключением стремления поддерживать в нем слабость и зависимость от лекарств, чего он твердо решил избежать.)

Дюма не засек какой-либо яд в своей пище или лекарствах, зато, по собственному убеждению, он обнаружил причину головных болей Манкура, когда однажды изучил табакерку генерала: кто-то якобы подмешал в нюхательный табак нечто вроде металлического порошка, «настолько едкого, что тот проел несколько дыр в табакерке».

Решающим событием, которое заставило Дюма подозревать врача, была, как ни иронично это звучит, внезапная смерть самого доктора, скончавшегося спустя несколько дней. Дюма сделал вывод, что медика при помощи яда убили «те же люди, которые отравили меня», и что это, «без сомнения, предосторожность с целью избежать огласки».