Александра Амшинская - Тропинин

А. М. Амшинская

Тропинин

«…всякий художник, неспособный сердцем и душою возвыситься до страсти к добру, к любви и к дружбе, пусть бросит кисть или резец свой…».

— Кипренскому или Тропинину заказали бы вы портрет своего сына? — спросил меня когда-то на экзамене профессор Алексей Александрович Федоров-Давыдов, помогая разобраться в сложной проблеме взаимодействия романтических и реалистических тенденций в русском искусстве начала XIX века.

В памяти тогда возникли две известные картины, висевшие в Третьяковской галерее почти рядом. «Мальчик Челищев» О. Кипренского, как бы замкнутый овальным обрамлением в собственном мире мечты и фантазии, с горячечным блеском в черных глазах, полный внутреннего душевного движения, отраженного и в контрастном сочетании красок на темном фоне — белой, ярко-красной и глубокой синей.

И тут же почти монохромная, светло-золотистая «Голова сына» В. Тропинина. Ребенок устремлен навстречу жизни и утреннему солнцу. Влажные глаза его обращены к чему-то занимательному за пределами холста, в беспорядке разметались белокурые волосы, трепещут нежно очерченные ноздри и губы. Все нараспашку, все раскрыто перед зрителем — сама естественность и простота. Не только живопись, но сам мотив наполняет сердце поэзией.

— Для себя, на память я предпочла бы иметь работу Тропинина, но для коллекции, для музея, на выставку следовало бы заказать портрет Кипренскому, — сказала я и тут же почувствовала неловкость своего ответа. Искусство Тропинина в глазах моих товарищей представлялось слишком обыденным, тривиальным. Мой ответ мог выдать отсутствие вкуса.

Впоследствии, при виде каждого нового произведения Тропинина, я не раз возвращалась мысленно к вопросу экзаменатора, стараясь решить для себя, каков же Тропинин на самом деле.

«Голова сына», «Кружевница», «Гитарист», портрет А. С. Пушкина в халате с заветным перстнем на пальце — эти произведения художника известны всякому мало-мальски знакомому с русской живописью. Также известны и главные события жизни Тропинина, родившегося крепостным и завоевавшего своей кистью свободу, известность и всеобщее уважение. Однако расширение круга известных произведений, как и углубление в творческую биографию художника, нарушает безмятежную ясность образа. В списке произведений Тропинина рядом с шедеврами соседствуют полотна вполне ординарные и даже слабые, вслед за подлинными откровениями следуют вещи надуманные, лишенные вкуса.

Чем оправдать эту неровность и противоречивость? Как объяснить сложность творчества вообще? Быть может, прослеженная с вниманием, жизнь Тропинина поможет приоткрыть тайну, которая называется творческим процессом, приблизит к пониманию искусства. И даст, наконец, решение вопроса о предпочтении того или иного художника, решение, которое и не должно быть однозначным для каждого.

I

НОВГОРОД

На рубеже первой и второй половины прошлого века, после того как литераторами натуральной школы была проанализирована структура современного общества, описаны типы различных слоев, его составляющих, в поле зрения писателя и журналиста наконец оказался и тип художника-живописца. Вслед за художником Чартковым, героем повести Н. В. Гоголя «Портрет», в литературе и в публицистике — на страницах периодической печати — появляются очерки, рисующие типы живописцев того времени. Вот что писал один из авторов, Н. Самарин: «…я начал печатать характеристику художников, и уже известны публике типы следующие: художник благородный… художник случайный, увалень, искатель-льстец-проныра, похититель чужой собственности… теперь печатаются фанатик, самозванец… В декабре месяце будут потерявшийся художник, художник-любитель, но только все эти типы написаны зло, с негодованием… хочется же мне закончить… благородным превосходным типом патриархального художника… да вслед за этим и бухнуть великолепную биографию Василия Андреевича»[1].

«Великолепная биография» Василия Андреевича Тропинина — замечательного русского художника, скромно доживавшего свой век в Замоскворечье, — была в то время известна лишь небольшому числу его друзей. В опубликованной тогда книге «Живопись и живописцы главнейших европейских школ», впервые включившей мастеров русской школы наряду с европейскими художниками, в статье о Тропинине лишь глухо упоминалось о «неблагоприятных обстоятельствах», заставивших его потерять «с лишком 20 лет художественной жизни для искусства» [2]. Жизнь художника была впервые описана четыре года спустя, в 1861 году, Н. Рамазановым[3]. Тропинина тогда уже не было в живых.

Николай Александрович Рамазанов — известный скульптор, преподаватель Московского Училища живописи и один из первых историков русского искусства — лично знал Василия Андреевича. Талантливый литератор, он оставил нам на страницах «Русского вестника» как бы развернутый во времени портрет художника.

Впервые Рамазанов встретился с Тропининым в 1846 году, когда приехал в Москву, чтобы занять место преподавателя скульптуры в Московском Училище живописи и ваяния. Блестящее окончание Петербургской Академии художеств в 1840 году и пятилетнее пенсионерство в Риме обусловили его позиции на стороне официального классицизма. Однако живой, доброжелательный характер, искренняя преданность делу развития отечественного искусства и общая атмосфера Московского Училища, в котором он провел двадцать лет, сказались на его деятельности и педагога, и скульптора, и историка искусства, отличая от чиновной сухости и педантизма многих других представителей академического направления. Его статья о Василии Андреевиче Тропинине положена в основу этой книги. По возможности ее дополнило само искусство художника, образы людей, его окружавших, описания городов и мест, в которых он жил в разное время.

Подлинных документов — достоверных свидетельств жизни Василия Андреевича — сохранилось крайне мало. Вопросы возникают с первых же строк его биографии, а ответы на них сплошь и рядом предположительные. Так, например, в литературе бытует несколько дат рождения Тропинина. Историк И. М. Снегирев в 1849 году на страницах «Москвитянина» со слов самого художника пишет, что ему идет 65-й год [4]. Следовательно, годом рождения мог быть «1785». В упоминавшейся же книге А. Н. Андреева, которая также была издана при жизни Тропинина, указывается «1790». Из некрологов, сообщающих о кончине 77-летнего живописца, выводится «1780». И, наконец, еще один год с точным указанием дня и месяца рождения приводит в своей статье Н. Рамазанов. Однако в конце очерка автор, видимо, пользовавшийся материалами некрологов, указывает на последний, семьдесят седьмой год жизни художника, не приводя этой цифры в соответствие с им же сообщенной датой рождения. И все же точная фиксация числа указывает на документальный источник, которым располагал первый биограф Тропинина. И пока в архивах не отыскалось более достоверное свидетельство, условимся верить Рамазанову и считать, что Василий Андреевич Тропинин родился 30 (19) марта 1776 года в селе Карпово Новгородской губернии.

Табличка у двери дома, улица, носящая знакомое имя, город или село, где прошло детство… Какими законами объяснить магию этих мест, позволяющих не только разумом, глазами, но как бы всем существом вновь пережить давно ушедшее? Быть может, это чувство масштаба, дающее возможность соотнести себя с необычным окружением и вдруг почувствовать ритм той, другой жизни?

Нет таблички, указывающей место рождения Тропинина. В Новгородской губернии более двадцати сел и деревень носит название Карпово или Карповка! Может быть, отсутствие указания на уезд и волость объяснялось тем, что село находилось близ Новгорода в Новгородском уезде?

Мысль искать родное село Тропинина около Новгорода поддерживает то обстоятельство, что мальчиком будущий художник был отдан учиться в новгородскую школу. А ведь он родился крепостным. И должно было быть самое благоприятное стечение обстоятельств, чтобы он мог получить даже начальное образование.

Если бы Тропинин жил в одной из отдаленных волостей, поступление в новгородскую школу могло встретить серьезное препятствие — большую часть года связь отдаленных сел с Новгородом была затруднена. Обилие болот и влажный климат делали дороги труднопроходимыми. Ближайшее же село Карпово находилось всего в шестнадцати верстах от города. Не эти ли шестнадцать верст явились для художника первыми на пути его жизни?

Повторяя этот путь сегодня, сразу же оказываемся в плену русской истории и поэзии. Прошлое живет в каждом названии, открывается за каждым поворотом дороги памятниками ушедших лет.