Деян Суджич - Язык вещей Страница 12

Тем не менее гравировка, судя по всему, все еще придает банкноте больше солидности, чем, скажем, акварельный этюд. Так, преимущество американского доллара состоит в использовании настолько мощного иконографического ряда — здесь есть и всевидящее око, и пирамида, — что, даже несмотря на недавние неудачные изменения, лишившие эту валюту непринужденного ощущения собственного превосходства, она сохраняет определенную ауру. Доллар кажется ценным, потому что его дизайн выглядит сложным, потому что все эти типографские завитки и изгибы выполнены необычайно точно и так трудны в исполнении. Он кажется ценным, потому что создает впечатление, что его внешний вид есть результат некоего вмешательства свыше. И конечно, особое значение имеет его расцветка — зеленый цвет теперь, без сомнения, превратился в «цвет денег».

Остальные страны, следуя по стопам американцев, стараются подобрать для своих купюр подходящих национальных героев, чтобы их аккуратно выгравированные портреты убедили нас: мы можем без колебаний доверить этим людям сбережения вдов и сирот.

При разработке дизайна банкнот необходимо решить сложную задачу: не только сделать так, чтобы обычный листок бумаги смотрелся как нечто ценное, но и так, чтобы это была ценность по-британски, по-швейцарски, по-американски или по-европейски

Конкретный выбор таких героев зависит от множества нюансов. В Британии, похоже, предпочтение почти неизменно отдается деятелям XIX века — представителям сильного пола с пышной растительностью на лице. Прежде Британия и Франция проявляли больше интереса к XVIII веку, но это было сопряжено с несколько неловкой необходимостью изображать своих государственных деятелей, поэтов и философов в париках.

Впрочем, сейчас на британской двадцатифунтовой купюре красуется гладко выбритый шотландец в приличествующем его эпохе парике — уроженец Керколди по имени Адам Смит. Профессию экономиста особенно трудно обозначить графически, и дизайнер привлек для этой цели цитату из Смита, которая, правда, звучит на удивление непонятно: «Разделение труда в производстве булавок (и возникающее в результате гигантское увеличение объема выполненной работы)». Довольно странный девиз для ношения в бумажнике, особенно если он сопровождается совершенно безжизненным изображением автора.

На другой стороне банкноты помещен портрет королевы — многослойный символ «британскости». Название «Банк Англии» выполнено цветистым готическим шрифтом — намеренно отсылающим не только к прецедентам XVIII столетия, но и к 1950-м годам, когда дизайнеры впервые начали сознательно использовать графические мотивы прошлого. Помимо этого, мы видим на купюре символическое изображение Британии начала XIX века, а также еще четыре шрифта, относящихся к разным периодам, — от современного до стилизованных под старину.

Для вновь образованных государств дизайн банкнот — один из важнейших аспектов строительства национальной идентичности. Вспомним: страны бывшей Югославии кинулись создавать новые банкноты еще до того, как они были официально признаны международным сообществом. Передовики-сталевары и краснощекие крестьянки, некогда красовавшиеся на югославских динарах (и купюрах других «пролетарских государств»), канули в Лету. Чтобы продемонстрировать с помощью новой валюты свои современные устремления и намерения вступить в Евросоюз и НАТО, эти государства выбрали парадоксальный путь: вызвали из небытия давно забытых композиторов и математиков эпохи барокко или, как в Словении, архитектора Йоже Плечника.

Что ж, Хорватия и Словения по крайней мере имели шанс убедить людей воспринимать их валюту всерьез. Хорваты, например, тщательно скопировали свою национальную валюту с дойчмарки. Но достаточно было взглянуть на банкноты Македонии, чтобы понять: этой стране не избежать проблем. Банкноты украсили изображениями техников в белых халатах, прильнувших к экранам компьютеров, — по солидности такое изображение, да и валюта, которую оно представляло, равнялось разве что трамвайному билету.

Столь же эффективным способом используются и физические архетипы — или их фрагменты. В частности, к архетипам безусловно можно отнести пистолет, современный вид которого воплотился сначала в револьвере Сэмюэла Кольта, а затем в таких усовершенствованных образцах этого оружия, как «вальтер ППК» и «беретта». Его цвет, да и форма, обыгрываются в бесчисленном множестве предметов совершенно иного назначения. Сознательное создание ассоциаций с пистолетом создает ощущение мощи и власти. Когда аналог спускового крючка используется в абсолютно безобидной вещи, у пользователя возникает лестное для него ощущение, что он владеет вещью, внушающей авторитет и требующей уважения.

Кроме того, это четкий гендерный сигнал, символ брутальности. Настоящий пистолет в руках недовольного жизнью и в целом беспомощного подростка из гетто дает ему утешающее — хотя и крайне недолговечное — ощущение власти над другими. Спусковой крючок, даже если им снабжаются такие мирные предметы, как пистолет для склеивания или пылесос с «пистолетной» рукояткой, транслирует добропорядочным обывателям слабое эхо того же ощущения, причем при нулевом риске. Это еще одно устройство, говорящее о своем назначении сразу же, без дополнительных пояснений.

Архетипы способны создавать ассоциации точно так же, как этот спусковой механизм. Но они обеспечивают и более общее комфортное ощущение, связанное с воспоминаниями, а также сложные мотивы привлекательности, обусловленные привычностью. Когда дизайн объектов осуществляется в рамках архетипов, появляется возможность придать ему определенную психологическую и эмоциональную глубину. Даже если наши вещи не успевают состариться, поскольку мы постоянно меняем их на новые, дизайн, основанный на архетипах, дает успокаивающее ощущение преемственности. Он наделяет объект уже готовой историей. Этот процесс не равносилен буквальному воссозданию архаического стиля, например выполнению лампы в форме свечи. Но лампу можно разработать таким образом, чтобы она навевала воспоминания об осветительных приборах, знакомых нам с детских лет.

Подобные «успокоительные» свойства можно придать любому объекту. Так, в нынешнем десятилетии записные книжки и блокноты Moleskine с характерной твердой обложкой, скругленными углами, изящными пропорциями и застежкой в виде эластичной тесьмы стали таким же явлением, как органайзеры Filofax в 1980-х. Их привлекательность, в отличие от Filofax, связана не с невротическим позывом систематизировать все и вся, а со слабыми воспоминаниями об «органичном» прошлом — не обязательно нашим собственным, с общим представлением о том, какой была жизнь в прежние времена, даже если это представление и не совпадает с реальностью. Кроме того, на бумажной обертке блокнота вам сообщают, что Moleskine — «легендарный блокнот Ван Гога и Матисса, Хемингуэя и Чатвина», как бы присоединяя вас к этому созвездию талантов.

Дизайн неизменно связан с созданием и упорядочением архетипов для новых категорий вещей. В частности, телефоны в свое время представляли собой импровизированный набор механических и электрических устройств, но затем Жан Хейберг придал им ту характерную форму, что по сей день остается в нашей памяти. Хейберг был художником — учеником Матисса и профессором Академии изящных искусств в Осло. В начале 1930-х к нему обратились с просьбой разработать дизайн первого бакелитового телефонного аппарата, который планировала выпускать шведская компания Ericsson. Телефон, как и пишущие машинки, разработанные для Olivetti Марчелло Ниццоли, или фотоаппараты Leika Оскара Барнака, становились архетипами, поскольку в них прагматизм инженера сочетался с эстетическими амбициями. В совокупности они создавали основу для новой лексикологии вещей в современном мире.

Если говорить о дисковом телефоне, то все элементы его базовой конструкции на тот момент уже использовались. Первые телефоны представляли собой ящик с вращающейся ручкой, на вершине которого укреплялась трубка, с микрофоном на одном конце и наушником на другом. Однако придуманный Хейбергом дизайн означал разрыв с традицией, поскольку все эти элементы теперь были объединены единой формой, выполненной из бакелита. Этот аппарат давал интуитивное, но наглядное представление о том, как следует им пользоваться. Сама конфигурация трубки показывала, как ее надо держать, какой конец приставлять к уху, а какой — ко рту. Ее форма в большей степени подразумевала способ связи, чем форма современного мобильника. Для пользования хромированным наборным диском тоже не требовалось специальной инструкции. Благодаря этой однозначности форма телефона стала символом коммуникации. Пиктограмма, изображающая телефон, и сегодня состоит из трубки и диска, хотя им на смену уже пришел небольшой четырехугольный аппарат, после появления iPhone лишившийся даже клавиатуры — связь осуществляется через экранный интерфейс.