Пастиш - Ричард Дайер Страница 13

а оригинальность не имела большого значения. Скрытые имитации вызывают скандал, особенно когда они повергают в кризис не только индивидуальное авторство, а более общий вопрос об истоках. Успех Оссиана был связан с поисками древней традиции благородной шотландской культуры[40]. Успех Эрна Малли — с желанием спасти австралийский модернизм от культурного низкопоклонства и элитарности.

Книга Алекса Хейли «Корни» была опубликована в 1976 г., а в 1977 г. по ней был снят мини-сериал; и книга, и сериал имели феноменальный успех[41]. В книге рассказывается история предков автора. Сначала о том, как их захватили в Африке в 1750 г., затем о жизни в рабстве на американском Юге и освобождении, и так вплоть до профессиональных карьер самого Хейли и его братьев и сестер, включая поездку Хейли в Африку в поисках своих корней. Однако книгу обвинили в исторической неточности, плагиате (как романов, так и мемуаров), фальсификации источников, а также наивности (вере в сказки, которые обычно рассказывают туристам). В 1993 г. одно исследование пришло к заключению, что «Корни» были «искусным и хитроумным импровизированным надувательством» (Филип Нобиле; цит. по: [Taylor, 2001, p. 76]), а Дэвид Харви, обобщая, говорит о том, что при постмодернизме «поиски корней заканчиваются симулякром или пастишем» [Harvey, 1989, p. 303[42]]. Однако несмотря на эти в основном обоснованные обвинения и общее невнимание со стороны критики, «Корни» продолжают оставаться ключевым текстом афроамериканской культуры. Роман важен, потому что он содержит такой рассказ о корнях, который идет вразрез с классическими нарративами о белых истоках Америки, такими как «Рождение нации» (1915) или «Унесенные ветром» (роман 1936 г., фильм 1939 г.), оспаривает их, используя некоторые их формальные приемы и делая это тем эффективнее, что он вышел в свет (очень кстати, как это бывает [Ibid., p. 82], на фоне празднования двухсотлетия американской Декларации независимости, основополагающего документа белых Соединенных Штатов.

Как и Оссиан, «Корни» — мистификация, претендовавшая на то, чтобы говорить об истоках, и отвечавшая потребности в соответствующем нарративе. Роман совершил тяжкое преступление, когда притворился, что за ним лежит автобиография и история семьи автора, а не какие-то древние авторы, которых, по его утверждению, он открыл. Однако, как и в случае с Оссианом, что-то мешает легкомысленно назвать «Корни» мистификацией. С точки зрения производства, Хейли отдал дань традиции африканского гриота, рассказывающего истории о предках для того, чтобы передать их мифологию потомкам, а не придумывающего их. Его самого называли «гриотом из Теннесси», и его можно отнести к традиции черной литературы как совместного культурного проекта [Gates, 1992]. Истоки его практики можно проследить еще дальше. Дерек Пирсолл обсуждает такие произведения, как «История королей Британии» Гальфрида Монмутского (1135), первый рассказ о короле Артуре, произведения, основанные на известных фактах, которые в то же время «заполняют пробелы в исторической хронике, а при отсутствии информации сами ее предоставляют» [Pearsall, 2003, p. 10]. Там, где отсутствует письменная традиция, устной традиции и воображению приходится обходиться своими силами. Главное несчастье Хейли, возможно, было в том, что, вместо того чтобы признать, что его проект находится где‑то между археологией и воображением, он использовал для утверждения корней своего народа современные западные дискурсы автобиографических и эмпирических истоков.

Макферсон, Чаттертон, Гальфрид Монмутский не в меньшей степени, чем Корнель, Рид, ван Меегерен, Маколи и Стюарт, а также Алекс Хейли понимали разницу между их собственным и чужим — или ничьим — произведением. Разница между ними, во-первых, в том, насколько широко распространенной, привычной и приемлемой является практика копирования и повторения в данной культуре. Даже в случае ван Меегерена можно провести сравнение с практикой соревнования и оценки себя по великим образцам прошлого в средневековой ближневосточной поэзии, которую описывает Александр Куделин [Kudelin, 1997] (см. ниже), и, как мы видели, практики Макферсона, Гальфрида Монмутского, Хейли, Маколи и Стюарта могут быть отнесены к современным им практикам, в которых ценилась имитация. Однако большинство примеров, которые я здесь рассматривал, появилось, когда понятие копии обесценилось с распространением понятий оригинальности и авторства. Реальное различие между ними и другими практиками, с которыми они могут быть соотнесены, в маркировке. Это не поверхностное различие. То, за что вы принимаете какое‑то произведение, влияет на ваш отклик на него и на его понимание, на то, как вы его «схватываете». Дело, конечно, не в том, чтобы отбросить кражу, обман и злой умысел как моральные категории, а в том, чтобы указать, что они в том числе имеют эстетические последствия для нашего восприятия скрытой имитации.

Явная, неотмеченная, нейтральная имитация

Копии и версии

Копии и версии имитируют конкретное произведение-предшественника (а не творчество, период или вид произведений). Копии, однако, стремятся к тому, чтобы никак не отличаться от того, что они копируют, тогда как версии всегда в той или иной степени отклоняются от оригинала.

Копии

Копия — произведение, стремящееся воспроизвести другое произведение, выполненное в том же самом медиуме, с максимальной возможной точностью и аккуратностью[43]. (Я не включаю сюда два других совершенно оправданных употребления слова, а именно факсимиле другими средствами (например, фотографическую копию картины) и «отдельный экземпляр чего‑то, что существует во множестве копий» [Collins, 1992, p. 354] (например, копия книги, которую вы читаете).)

В изобразительном искусстве до появления механического воспроизведения копия была единственным способом показать произведение за пределами конкретного места, в котором оно находится. В этом контексте копии обычно ценились очень высоко, и представления о том, что они бывают лучше и хуже, были совершенно оправданны. Самое большее, что мы знаем о, как принято считать, лучшем древнегреческом скульпторе, Праксителе, известно по копиям. Часто художники сами создавали копии своих работ или следили за их созданием и авторизовали их.

Единственное различие между копией и подделкой какой-то картины — это маркировка. И копия, и подделка стремятся воспроизвести картину так, чтобы вы не могли увидеть различие невооруженным глазом. Копия сообщает вам, что она копия, и вы восхищаетесь ею настолько, насколько она удалась. Подделка не только не говорит вам о том, что она подделка, но даже пытается выдать себя за скопированную картину. Когда подделка раскрывается, можно продолжать восхищаться мастерством ее изготовителя, но эстетической ценности она при этом лишается (См. обсуждение того, почему это так, в: [Dutton, 1983].)