Пьяный Силен. О богах, козлах и трещинах в реальности - Морган Мейс Страница 13

Не стану тратить время, чтобы вам это доказать. Просто возьмите Библию, почитайте Нагорную проповедь и задайтесь вопросом, правда ли можно жить в соответствии с основными идеями, которые Иисус там на нас вываливает, и не быть совершенным и конченым радикалом, глубоко и на все лады враждебным любым законам и правилам любого земного общества — включая, очевидно, и Фландрию XVI столетия.

Нет, быть анабаптистом значило читать, что говорил и делал Иисус, а потом по каким-то причинам реально идти и пытаться жить в точности как он описывает — как если бы Иисус правда думал, что можно прожить жизнь в соответствии с безумно радикальными идеями, вылетавшими из его уст. Анабаптисты именно так и делали, и в остальных христианах это будило жажду их убивать — что не должно быть столь удивительно с учетом того, что даже Ницше (человек, от христианской жизни далекий) отпустил как-то эффектное замечание, что на самом деле в мировой истории был лишь один христианин — единственный, кто реально пытался соответствовать всяким следующим из Нагорной проповеди невероятным и бескомпромиссным идеям, и что этот единственный всамделишный христианин в мировой истории — тот самый, кто умер на Кресте.

Но ранние анабаптисты подошли к этому идеалу довольно близко, и вот поэтому многие из прочих христиан так жутко хотели устроить им бойню.

От анабаптистов отвернулись даже другие, более мейнстримные протестанты. Убивать анабаптистов нравилось даже лютеранам — вот как далеко зашли анабаптисты в своем радикализме. Короче, если Ян Рубенс стал анабаптистом, то уж точно не разменивался по мелочам. Он тоже стал более или менее радикалом. Нам не известно, что подтолкнуло Яна к идеям анабаптистов, мы толком не знаем даже, объявлял ли Ян себя когда-нибудь анабаптистом в строгом значении слова. Может, его мнение на сей счет было двойственным. Может, он колебался. Но в итоге его все-таки обвинили в том, что он анабаптист, и это, по-видимому, окончательно подвигло семью Рубенсов всем скопом бежать из Антверпена, потому что тогда попросту невозможно было долго прожить анабаптистом в Антверпене и не быть убитым; и вот вся семья была вынуждена бежать из Антверпена и укрыться в городе Зиген — это такая область, которая вскоре будет разорена Тридцатилетней войной, а много позже войдет в состав Германской империи после поражения французов в битве при Вёрте, так потрясшей молодого Ницше. Именно в Зигене, в общем-то, Ян Рубенс и умудрился попасть в настолько унизительное и бесславное положение, что, в общем-то, так и не оправился от этого и остаток своей жизни прожил, насколько мы можем судить, сломленным человеком.

* * *

Пожалуй, мы никогда не узнаем, в какой мере юный Питер Пауль Рубенс, наш живописец, был затронут всей этой историей унижения и бесчестья, насколько был в курсе этой истории из жизни его отца. Хотя в годы непосредственно перед рождением Питера Пауля Рубенса его отец пребывал в заключении. И какое-то время казалось, что его могут казнить.

Все случилось из-за любви. Ян Рубенс, отец нашего живописца Рубенса, влюбился в Анну Саксонскую. Анна Саксонская была из дома Веттинов, и, если подробно не углубляться в запутанные вопросы насчет родословных европейской аристократии, можно сказать, что дом Веттинов был важной семьей в том регионе будущей Северной Германии, и его весьма интересовали идеи Мартина Лютера и вдобавок весьма интересовали политические альянсы, которые позволили бы найти управу на силы и влияние Священных Римских Габсбургов.

Короче, можно сказать, что в плане геополитики и всех этих кровавых дел с религией и убийствами конца XVI века в Европе Ян Рубенс умудрился залезть в самую горячую точку и лично сблизиться с самыми горячими людьми, если можно их так отрекомендовать. Дело в том, что по причинам, связанным с властью, влиянием и всяческими маневрами важных семей того времени, Анна Саксонская стала ключевым звеном различных семейных альянсов и из всех людей очутилась замужем за Вильгельмом Оранским, который позже войдет в историю как Вильгельм Молчаливый.

В истории Северной Европы конца XVI века есть такая базовая и неоспоримая истина: не надо шутить с Вильгельмом Молчаливым. Шутить с Вильгельмом Молчаливым — значит шутить с одним из наиболее серьезных, предельно непроницаемых, невероятно сдержанных, и, прямо скажем, наименее шутлибельных людей той эпохи — ну а Ян Рубенс, отец нашего знаменитого живописца, зашел так далеко, что отмочил с Вильгельмом Молчаливым нехилую шутку — взял да и трахнул его жену.

Вильгельм Оранский, можно сказать, почти что единолично начал Восьмидесятилетнюю войну — но на самом деле кому какое дело до того, в чем был смысл Восьмидесятилетней войны? Просто очередная вспышка убийств, бесчинств и резни в этой постоянной и нескончаемой войне. Но Вильгельм Оранский был в самой гуще всех этих убийств — убийств на религиозной почве, убийств на политической почве и еще интриг, которые, как говорится, определили ту эпоху.

По сути, именно благодаря действиям Вильгельма Оранского и его братьев голландское восстание против владычества Священных Римских Габсбургов в его испанском воплощении переросло в итоге в полномасштабную войну. Эта война позже войдет в историю под вышеупомянутым названием «Восьмидесятилетняя» — а это, если задуматься, для войны вполне себе долго, и еще эта война в плане времени и целей пересекалась с Тридцатилетней войной, которая разорит земли в той части света, которая много лет спустя будет известна как Германия. Можно даже сказать, что все это крутое маневрирование, которым Вильгельм Молчаливый начал Восьмидесятилетнюю войну, которая превратилась в Тридцатилетнюю, которая уничтожила зарождавшуюся Германию той эпохи, было преамбулой, посредством которой Пруссия во времена Ницше оформилась наконец в Германскую империю, которую Ницше какое-то время ошибочно принимал за историческое окошко, через которое Дионис и его наставник Силен еще раз выйдут на сцену мировой истории.

* * *

Вильгельм Оранский был убит в июле 1584 года агентом Священных Римских Габсбургов и застал только малую часть событий Восьмидесятилетней войны, к развязыванию которой приложил руку, и совсем не застал Тридцатилетнюю — ее он не начинал так уж прямо, поскольку был мертв; но можно сказать, что он мощно повлиял на нее вооруженным восстанием против Священных Римских Габсбургов, пока в итоге не был убит их же силами. Враги Вильгельма Оранского принимали его настолько всерьез, что более или менее стабильно пытались убить на протяжении значительной части его жизни. По сути, его убивали двадцать лет подряд, пока одна из попыток в итоге не удалась. И