Александра Амшинская - Тропинин Страница 17

Появление в 1820 году в печати имени Тропинина обеспокоило Моркова. В ту пору бывшие на выданье старшие графини спорили между собой, кому из них в приданое достанется крепостной художник. Однако Ираклий Иванович на просьбы дочерей ответил, что он никому не достанется.

В это время в Хамовнических казармах уже собиралась военная молодежь: открыто велись разговоры о просвещении, о конституции, данной Польше, тогда как в России все еще процветает рабство. Говорилось о свободе, о том, что стыдно пользоваться трудом крепостных. Поднималась волна свободолюбивых идей: мысли о правах человека, о правах крепостных все более овладевали обществом, проникая и в дом убежденного крепостника Моркова. Все чаще теперь обращались к нему разные люди, настаивая на освобождении крепостного живописца, который уже завоевал себе прочное место в русском искусстве.

VII

«НЕУКЛЮЖИЙ УЧЕНИК ИНОСТРАНЦЕВ»

Художественные критики начала нашего века, открывшие ряд забытых русских художников XVIII — начала XIX века, называли их «неуклюжими учениками иностранцев», в их число попал и крепостной Тропинин. С другой стороны, украинские историки искусства, в те же годы изучавшие творчество Василия Андреевича украинского периода, заявили, что в нем погиб замечательный исторический живописец.

Как мы теперь видим, Тропинин, если и был чьим-либо учеником, то уж, конечно, не «неуклюжим». Изучение приемов и почерков разных европейских мастеров помогло ему выработать свой характер письма. Полотна художника обнаруживают одинаковую виртуозность и во владении лессировочной техникой, то есть постепенным, по мере высыхания, наложением просвечивающих тонких слоев краски, и в работе широким открытым мазком «а la prima».

Обычно искусное применение лессировок, главным образом в передаче тела — лица, рук, сочетается в его картинах со свободной трактовкой и широким мазком в тканях и драпировках, где поверхностные прописи и блики создают полную иллюзию фактуры предметов. Однако приемы легко варьируются в соответствии с художественной задачей. При этом широкий диапазон возможностей, который обнаруживает живописная манера Тропинина, создает определенные трудности для опознания его полотен.

Не правы и украинские исследователи, сетующие на портретные заказы художнику, отвлекающие его от исторической живописи. Москва 1810-х годов не давала почвы для создания значительных исторических полотен. Надобность в них вполне удовлетворялась полукопийными произведениями. И среди многочисленных сюжетов, сохранившихся в альбомах художника, нет ни одного вполне самостоятельного замысла.

В то же время жанровые образы Тропинина не только вполне самостоятельны, они были как бы порождением самой жизни. И, созданные художником, они органично жизнью же и принимались.

В добром десятке современных Тропинину копий и собственных повторений художника разошелся среди любителей и коллекционеров «Смеющийся мальчик». На полотне, принадлежащем сейчас Куйбышевскому художественному музею, есть надпись, свидетельствующая, что изображение является портретом сына Казакова. На картине Узбекского государственного музея имеется дата — «1819 год». «Мальчик с книгой» также известен в ряде копий. Среди подготовительных рисунков находим и голову юноши в повороте, близком к положению головы читающего мальчика. Черты лица юноши настолько идеализированы, что трудно решить, с натуры ли он срисован или с античного слепка. Это свидетельствует о сознательном поиске средств обобщения, типизации образа, выражающего идеалы художника, идеалы его времени.

И все же высшим провидцем Тропинин был в портретном искусстве. Уже в конце раннего периода творчества наряду с известными портретами, вводившими художника в ряд современных ему русских портретистов, среди малоизвестных работ находим те, в которых проявились новые для его времени тенденции, свидетельствующие о потенциальных возможностях крепостного мастера.

Если семейный портрет Морковых 1813 года еще приводит на память застывшие фигуры, прямо смотрящие на зрителя с домотканых холстов, расписанных дворовыми «мазунами», то уже этюды к нему знаменуют наступление новой эпохи.

Сравнивая портрет Ираклия Моркова в виде мальчика со свирелью, написанный до 1812 года, и его же изображение с братом Николаем, считающееся этюдом к семейной группе 1813 года, легко увидеть как близость этих работ, так и их различие. Между этими произведениями проходит граница начального, еще во многом зависимого творчества Тропинина, и раннего, но уже вполне самобытного его этапа. Перед нами как бы два художника. Разумеется, они очень близки между собой, у них много общего, как у кровных братьев. Первый принадлежит прошлому веку с его вниманием к натуре и предметному миру, с изяществом тонкого письма. Второй сосредоточился на внутреннем проявлении жизни и стремится передать душевное состояние моделей.

В портрете Ираклия и Николая Морковых колорит и фактура предметов уже всецело подчиняются настроению юношей. Это первый образец тональной живописи в творчестве Тропинина. Свет мягко лепит задумчивые юные лица. Здесь нет ни одного цветового акцента, гамма полотна монохромна. Оливково-зеленый колорит его как нельзя более соответствует меланхолическому сюжету. Этюд написан свободно, широкой кистью, будто в один присест. Непринужденность, интимность являются здесь самой программой художника. Поэтому форма этюда, фрагментарность изображения, запечатлевшего лишь один момент внутренней жизни, приобретает значение вполне законченной картины. И если обратиться к современной литературе, мы найдем аналогию в поэтических жанрах, таких, как «Послание к другу», «Импровизация», «Тост», получивших тогда широкое распространение. Темой их также была та или иная сокровенная мысль, душевный порыв.

Чаще всего это беседа с другом, беседа, овеянная тихой грустью, раздумьем о жизни, беседа, где звучат слова разочарования, предчувствия близкой разлуки. Братья Морковы в портрете также будто ведут тихую беседу в духе поэта-романтика.

«Скажи: что так задумчив ты?            Все весело вокруг;В твоих глазах печали след;            Ты, верно, плакал, друг?»

(В. Жуковский, Утешение в слезах)

Знаменательно, что при всей самостоятельности портрета братьев Морковых легко обнаруживается его связь с русской традицией. Художник идет по стопам Боровиковского, развивая лирический портрет-диалог, портрет-дуэт.

Второй этюд к той же семейной группе — портрет графини Наталии — также продолжает русскую традицию. Его живописность и прозорливое проникновение в характер натуры сродни рокотовским женским портретам. В отличие от братьев юная графиня не была склонна к меланхолии, выражение лица ее жестко и своенравно.

Тропинин обнаружил в этом небольшом этюде высокую степень артистизма и живописного мастерства. Чарующе красивы сами следы кисти художника, эти аккорды краски, то сгущающиеся, то тающие, как дым, по которым вдруг пробегает трепетный блик — мазок яркого чистого цвета.

Портрет Платона Петровича Бекетова, одного из замечательных людей своего времени — издателя, одержимого идеей воссоздать в гравюрах портретную галерею известных русских исторических личностей, написанный Тропининым в середине 10-х годов XIX века, замечателен глубиной образа, целеустремленностью запечатленной в нем мысли. Он открывает длинную галерею портретов деятелей русской культуры, созданную художником в течение его жизни. Возможно, Бекетову принадлежала какая-то роль в биографии Тропинина — его портрет хранился в доме художника под именем «отца». Бекетов мог ввести крепостного художника в среду литераторов, которые были его близкими родственниками. Так, в 1815 году Тропинин пишет портрет двоюродного брата Бекетова Н. М. Карамзина и повторяет его в 1818 году для С. И. Селивановского. Заказывает ему свой портрет и Иван Иванович Дмитриев, известнейший тогда поэт, автор сентиментальных стихов, торжественных од и сатир, один из реформаторов русского языка. И в наше время еще можно услышать написанную на его слова песню «Стонет сизый голубочек…».

Портрет Карамзина тогда же был гравирован. Он открывал собрание сочинений писателя, изданное в 1815 году. Можно проследить ход работы над портретом. Карандашный набросок головы писателя, сделанный по первому впечатлению, мы обнаруживаем на обороте листа с академической фигурой Геркулеса. По-видимому, Карамзин не позировал, и рисунок был исполнен как бы «из-за угла». Знаем мы и этюд, писанный с натуры, очевидно, очень быстро — в один присест. В нем остро схвачена выразительность беспокойного взгляда и энергия модели. Недавно хранителем фондов Всесоюзного музея А. С. Пушкина А. М. Мухиной среди полотен безымянных художников был обнаружен и самый портрет. Сохраняя живость натурных работ, он представляет Николая Михайловича более успокоенным, но и более значительным. Открытое, с прямым взглядом энергичное лицо писателя четко выделяется на глубоком темном фоне. Живописным ключом образа служит цвет жилета — красивейшего тона золотой охры, светоносность которого усиливается белизной крахмального галстука.